– Нас с Долинским сегодня взяли на взятке, извини за тавтологию.
– И что теперь будет? – искренне испугалась Настя.
– А ничего, – нарочито беззаботно отмахнулся я. – Отмазали нас. Правда, я отгреб от сержанта по шее, но не держу на него зла – у него маленькая зарплата, и наверняка он все равно умрет раньше меня.
– Болит? – теперь Настя сама взяла меня за руку
[22].
– Все в порядке, – я легонько сжал ее холодные не по погоде пальцы. – Не переживай, все нормально. Правда.
– А кто вас отмазал? – уточнила она, не освобождая своей руки.
– Кто – не знаю, тупо зашел какой-то полковник на допрос и сказал, чтоб нас отпустили. Наверное, что-то за это потребуют. Может, денег или еще чего. Да ладно, Смагин разберется.
– А тебе за это что будет? От Смагина? Это из-за тебя так получилось, угадала?
– Угадала. Хорошая девочка, – отметил я.
– Не нужно так говорить, Коля, пожалуйста, – тихо возразила Настя и убрала руку
[23]. – Это звучит как-то… не очень нормально. Правда. Извини, пожалуйста.
– Да за что ж ты извиняешься, солнышко? – удивился я. – Все в порядке. Не буду.
Мы свернули на Терещенковскую и пошли мимо заднего входа в типографию Желтого корпуса КНУ, где загружали в машину тираж какой-то книги, затем повернули на Богдана Хмельницкого и двинулись вниз. Все это время Настя молчала, а я неловко улыбался и время от времени поглядывал в ее сторону, не наталкиваясь на ее глаза.
Когда прошли Русский драмтеатр, первые капли дождя обозначили, что все не так-то просто. А когда мы добрались до «Киевской перепички», поняли, что так дело не пойдет, и укрылись под козырьком книжного магазина – и вовремя!
Ни до, ни после я никогда не видел подобного ливня. Он обрушился на центр Киева за минуту, безо всяких к тому предпосылок и предупреждений, вопреки прогнозам погоды и логике. Возможно, какой-нибудь суровый, но справедливый языческий бог дождя хотел отмыть меня от того, во что я вляпался в тот день, да и за все последние годы?…
– Я туда не пойду, – отрезал я. – «Портер» отменяется. Тут «Бочка» в пяти метрах.
– Согласна, в «Портер» ни к чему. Идем тогда, в парке посидим? – хладнокровно предложила mon cher ami. – Под дождем? Он же теплый.
– Ты шутишь?! Он же дождь!
Отскакивая от луж, сильные капли долетали до меня и безжалостно мочили белые брюки, светлые туфли и дорогую голубую рубашку. Хорошо хоть пиджак я догадался оставить дома. Улица опустела вмиг, словно все прохожие узнали, что где-нибудь на Грушевского раздают котят…
– Боишься? – неожиданно игриво и задорно спросила Настя.
– Провоцируешь… Сама-то в джинсах…
– Что, гениальный Логинов боится, что папа Смагин не купит ему новые штанишки и туфельки?
Да, манипуляции ей удавались хорошо… Но я же не такой простой парень, чтоб…
…перехватив у продавщицы «Перепичек», шокированной нашим настроением, по сосиске каждому (жирные, маслянистые и вкусные убийцы печени), мы побежали вверх, не прикрывая голову (нечем же!), туда, откуда пришли – в парк.
Туфли постепенно превращались в растоптанные сандалии, в которых впору поливать помидоры на Лешиной даче.
Мы были мокрые до нитки, мокрые и грязные, как черти.
Мы были счастливы как семь лет назад. Как тогда, когда гуляли по лесу вдвоем, и под Настиным руководством я тщетно старался отличить малину от крапивы, а черемуху от синицы – то, чему меня в детстве старательно учил отец, а потом и она…
Достаточно скоро дождь сделал паузу, позволив нам остановиться и купить по паре бутылок пива в маленьком киоске – и запустил с новой силой, едва мы вошли в пустой парк.
– Нет, это не Майами, – возмутился я, падая на мокрую скамейку в беседке (крыша не спасала ситуацию).
Уже было абсолютно все равно – если рубашку можно просушить, то летним брюкам пришел карачун. Более практично одетая Настя стойко улыбалась.
– Это может плохо кончиться, – сказал вдруг я. – Воспалением легких, например. Но мне как-то плевать, честно. Двум не бывать, а одной не миновать
[24].
– Да не смеши, – отмахнулась она, открывая бутылки своей зажигалкой. – Весна же. Не будь Лешей.
Настя считала Лешку редкостным ворчуном и говорила, что если уж кого-то и нужно называть Дедом, то не ректора, а «господина адвоката».
Дождь не сбавлял обороты.
Я сделал то, чего не делал уже несколько лет – обхватил Настю за теплые, несмотря на дождь, плечи и притянул поближе к себе. Она не сопротивлялась. Не знаю, чем это было вызвано – скорее всего (как ни прискорбно) только желанием поднять мне настроение и «смягчить участь» человека, который чудом избежал ареста. Но мотивы, причины и объяснения – не моя сильная сторона.
– Я тебя очень люблю, – сказал я ей почти в ухо, зарываясь носом в волосы.
– Я знаю.
Дома меня поджидали полнейшая пустота, вынужденная выпивка вместо транквилизатора и вероятный скандал. Но это не имело ни малейшего значения.
Ведь я обнимал Настю под теплым дождем в парке Шевченко.
Дед с недавних пор был на больничном, и на правах и.о. ректора мой тесть занял его кабинет. Иногда Смагин так нахально вел себя по отношению к Деду, что казалось, он уже готов вызвать для него нотариуса, плотника и священника, лишь бы скорее занять престол.
И вот Смагин, надутый как жаба от собственной важности, недвижимо сидит в громадном ректорском кресле, прихлебывая кофе и с каждым глотком пронзая меня очередным лучом сапфировых глаз.
Долинский вчера получил свою порцию и теперь облегченно дышал в углу на диванчике, впялив глаза в планшет. Я умостился в конце длинного стола для совещаний, не решаясь поднять глаза на Смагина. Он был прав – глупо вышло, неудачно. Разговоров по Институту теперь не избежать.
Тесть говорил как всегда тихо и уверенно.
– Коля, давно такого не припомню. Давно такого не было. Бывало всякое, но давно такого не было.
Вот заладил свою шарманку! Давно, давно… Тюлень старый.
– Я не знаю, кто вас выручил. Думаю, эти люди сами выйдут на связь и что-то потребуют. В любом случае, теперь есть кто-то или что-то, кому мы обязаны. Или скорее – ты обязан, Коля.
Я вздрогнул всем телом и лицом.
– Я?
Долинский мельком на меня посмотрел и вернулся к Angry Birds. Он играл очень умело – не более одной-двух попыток на уровень. Свинки тихо визжали (он не потрудился выключить звук), но почему-то Смагин это не комментировал, ему свинки не мешали.
