Нет, она неисправимая вредина! С другой стороны, поступила совершенно правильно – чтоб человеку стало хорошо, сначала надо сделать ему плохо, а потом «вернуть как было». И она не прогадала – мне стало очень хорошо и легко, несмотря на то, что предстояло сообщить не самую легкую новость.
– Давай в «Азбуке». Надо кое-что рассказать. Я уже подхожу к твоему дому.
– А давай лучше к твоему тезке.
– «Николай»?
– Он самый.
– Время? – строго спросил я.
– Двадцать-тридцать минут. Не напьешься за это время?
– Разговорчики в строю! – рявкнул я в ответ. – Повторить.
– «Николай», тридцать минут, приду одна и без кузнеца, – очень серьезным голосом рапортовала Настя. – Но если вы, Николай Михалыч, намерились меня замуж позвать…
– Давай уже, чудо. Собирайся! – крикнул я, проглотив заодно порцию холодного ветра.
– Конец связи! – брякнула она и отключилась.
Пироговая «Николай» – в двух-трех кварталах от Настиного дома.
В золотые дни нашей с Настей «передружбы-недоотношений» далеких студенческих лет мы приходили туда поиграть с трехцветным котенком, жившим в корзине на подоконнике. За прошедшие годы котенок превратился во взрослую солидную кошку, но почухать себя эта красавица позволяла все с той же охотой.
– Замерзла, mein herz? – спросил я, увидев румяные от мороза щеки любимой и взяв ее за еще более холодную, чем обычно, руку.
– Это от жары, – стрельнули в меня замечательные глаза. – Заказал уже водку?
Я постарался непринужденно рассмеяться, но вышло как-то зажато и неестественно:
– Да, сейчас графинчик поднесут…
Мы почти час говорили о ерунде – я рассказал пару очешуительных историй, она посетовала на Джихад и еще на кого-то – перед тем, как я перешел к основной теме беседы.
…– Надолго?
– До лета…
…– Вот как…
– Это Смагина идея…
…– Это хорошо.
«Это хорошо». Она улыбалась и немного грустила. Но нет, почти не грустила – это все мне привиделось. Этого не было, да. «Казни не было».
– Быть может, там ты будешь на своем месте, – добавила она.
– Насть, ну что ты, я же не на всегда еду, на полгода?
– А если можно было остаться – ты бы остался? – вдруг спросила она и заглянула мне в душу. – Остался бы?
– Почему ты спрашиваешь? – удивился я.
– Знаешь, там, наверное, так хорошо, в тех краях, – говорила она. – Там рядом и Норвегия, и до Исландии можно доплюнуть… Фьорды, жирные чайки, лоси бегают…
– Ты хочешь туда? – громко и уверенно спросил я.
– Я ничего не хочу.
– Не может быть такого.
– Я хочу сидеть под дождем и пить пиво из бутылки, – ответила Настя. – А тут можно курить, не помнишь?
Вместо ответа я достал подаренный ею портсигар и задымил. Кошка паслась где-то далеко от нас, а здоровье остальных немногочисленных посетителей мне было побоку.
Настя присоединилась. Она смотрела в одну точку, не мигая – в лимончик на краю моего бокала из-под грога.
– Со мной?
– Что? – очнулась она.
– Со мной? Под дождем, из бутылки? Со мной? – я даже чуток переигрывал, придав своему голосу нарочито надорванные интонации, но она этого не замечала.
– А знаешь… у меня нет ответа на этот вопрос.
– У тебя кризис идентичности, – продиагностировал я. – Это не я, это ты не на своем месте.
– И че? – уронила она.
– Я надеюсь, что…
– Нет ничего хуже надежды. Особенно в твоем случае.
– Настя…
– Чего ты хочешь? – почти прошептала она. – Коля?
– Пальцев не хватит, чтоб посчитать, чего я хочу! – жестко, насколько позволяли опустошенные мной четыре стакана грога сказал я. – Считай.
Я начал загибать пальцы, Настя ошалело глядела в мои полубезумные глаза и не дышала:
– Я хочу всего. Не хочу тебя ни с кем делить. Пить с тобой пиво под дождем, вести с тобой одни предметы, просыпаться с твоей ногой, закинутой мне на плечо, успокаивать тебя, если ты кричишь по ночам. Хочу, чтоб у меня была дочь, похожая на тебя. Хочу разложить тебя на столе в Зале Ученого совета и трахнуть так, чтобы ты сознание потеряла…
Ее рука с сигаретой вздрогнула.
– Я хочу, чтобы моя история закончилось хорошо, – внятно произнес я. – Без криминала, без суицида, без психиатрической лечебницы, без хронического алкоголизма. Я готов отдать все, чтобы быть на месте твоего Влада. Гарантирую это. Я не буду продолжать. И знала бы ты, как я боюсь услышать твой ответ.
– А, страшно, да? – подрагивающим голосом спросила она, выбившись из онемения и сверля меня сильным взглядом.
Но в этот раз ей не удалось смутить меня. Я знал, что сказать:
– Да, Настя, мне страшно. Когда-то, на балконе Стежняк, ты сказала, что есть вопросы, на которые лучше не искать ответы. Знаешь, может, я и мазохист, но надо все же уметь рассчитывать дозу. Возможно, пришла пора понять, что я тебе не нужен. По крайней мере, сейчас. А мой небогатый жизненный опыт все же научил не предлагать людям того, что им не нужно. Я говорю не про макроизмерение наших жизней, а про текущий их этап. От твоего ответа никому из нас двоих не станет лучше. Я не желаю бороться с тем дьяволом, что засел у меня в голове и в сердце после встречи с тобой – а дополнительная сложность в том, что мне приходится с ним бороться. И это тот еще… кризис…
Настя молчала и не моргая смотрела мне в глаза. Видимо, меня слишком уж занесло, но даже если она и хотела, чтоб я замолчал, молчать уже было неправильно.
– Я меньше всего хотел бы причинить тебе боль. И если вдруг так случается, то мне в итоге все равно больнее, чем тебе. Я боюсь навредить тебе. Ты ведь… Я не знаю, кто ты. Но если ты сейчас меня слышишь и понимаешь – это хорошо. Быть может, мост между нами не потерян. Хотя надежды на это у меня с каждым годом все меньше.
Я протянул руку, по возможности мягко взял Настю за холодную ладонь – она не отозвалась даже подрагиванием, даже шевелением. Тогда, поддавшись непреодолимому желанию, я заплел ее пальцы между своих и сжал уже гораздо крепче.
Настя глядела на меня. Не плакала, нет. Просто. Ее глаза и мои.
– Не грусти, солнышко, – мой голос предательски дрогнул.
– Я покурю и пойду. Хорошо? Ты меня простишь?… Я пойду.
– Хорошо, – согласился я. – Ты на меня…
– Нет. Я не умею на тебя обижаться. А ты?
Умела она или нет, но даже если и обижалась, никогда этого не показывала… Наконец-то я все сделал правильно. Кажется…
