– Без паники, папа, – сказал Андрей, выезжая со двора (нечего глаза мозолить Герману). – Ксерокопии есть ксерокопии. Оригиналы у тебя?
– Разумеется. Я после убийства Феликса кое-какие бумаги переделал на свое имя, естественно, приплатил некоторым. У Германа старье, но все равно...
– Да кидани его хорошенько, в следующий раз умнее будет и почтительней. Герман в бизнесе дитя, к тому же у него без тебя возникнут проблемы. Феликс крупно работал, сыну досталось множество предприятий, управлять ими должен человек, по крайней мере, умный, не говоря уже о деловой хватке и знаниях, которых у него нет. Приползет к тебе на пузе и согласен будет два завода отдать, тем более не построенных.
– У тебя все просто. Мы с Феликсом многое делали совместно, но практически везде преимущество в денежном эквиваленте было у него. Потому я и согласился с твоим предложением увести завод, в конце концов, я заработал его. Но Герман может меня тоже кидануть, я зависим от него.
– Не волнуйся, мы не позволим ему обнаглеть, проучим. Куда тебя отвезти?
– Домой, – тяжко вздохнул Петр Ильич.
Меньше всего ему хотелось сейчас видеться с Кирой, в зрачках которой ясно читаются упрек и вялотекущая ненависть. Но ничего он поделать с собой не может, у него действительно сложности – влюблен, а любовь вступила в конфликт с моралью, бросить Киру и тридцать три года совместной жизни непросто. Да, тридцать три года – и вот результат – он органически не выносит жену.
– Ты думаешь о маме? – угадал Андрей. Отец крайне изумился проницательности сына, не скрыл этого, на что тот засмеялся. – У тебя при мыслях о ней, да и когда ты рядом, лицо приобретает особое выражение: плаксивое и тоскливое.
– Неужели? Мне казалось, я умею скрывать чувства.
– Умел, папа, но разучился.
– Спасибо, теперь постараюсь контролировать себя. Знаешь, Андрей, я в жутком тупике, не представляю, что делать.
– Подожди немного, не торопись, может, твое увлечение пройдет.
– Не пройдет! – категорично заявил Петр Ильич. – А если пройдет, лучше удавиться. Я провел лучшие годы, как в кабинете, где все разложено по местам и не бывает перестановок даже во время ремонта. Это однообразие выхолостило во мне человека. Я был заводной машиной, не имел желаний. А теперь я живу. И хочу жить именно так.
– Ты намерен уйти от матери? (Молчание – знак согласия.) Смотри сам, отец, здесь я тебе не советчик. Мама очень переживает, она ведь все чувствует. Постарайся помягче с ней.
– Если получится. Вот и наш дом. Дом, в котором... а, ладно. Спасибо за все, сын. – Нехотя Петр Ильич вышел из машины. – Ты куда сейчас?
– С Ритой договорился встретиться...
– Андрей, погоди. – Петр Ильич вернулся в авто. – Зачем она тебе? Герману досадить? Ну, признайся честно.
– Честно? Хорошо. Мне, как ты, надеюсь, помнишь, – тридцать. Если смотреть на мужика с точки зрения кобеля, я прекрасно выгулялся и нахожусь на том этапе, когда можно и надо подумать о семье. Встал вопрос о достойной кандидатуре. Мне нужна женщина порядочная, тонкая, умная, а интеллект – доказано генной наукой – передается детям от матери. Разумеется, она должна быть красивой, воспитанной, образованной...
– Ого, не много ли требований?
– Меня тоже не на помойке нашли. Я хочу приходить домой, где мне будет хорошо и удобно, а не идти на плацдарм боевых действий и ежедневно выяснять отношения, как у меня уже было. Или играть в молчанку, как у вас с матерью. Поскольку я в состоянии обеспечить материальную базу, жена должна обеспечить мне комфорт. Рита как раз подходит на эту роль.
– А другие не подходят? – скептически спросил отец.
– У других изъянов много, необоснованных амбиций и претензий.
– У Риты их нет?
– Есть. Но ее претензии совпадают с моими.
– Не забывай, с нею ты собираешься дожить до старости, поэтому прагматизм...
– Поэтому, папа, я четко поставил перед собой задачу.
– А как же любовь?
– Доберусь до твоих лет, папа, подумаю о любви. Но лучше о ней книжки читать. Хлопотное это дело – любовь, да и здоровья много забирает.
– С тобой не соскучишься. Может, не стоит? Она все же девушка Германа.
– Папа, папа... – рассмеялся Андрей. – Моралистика из твоих уст? Смешно, честное слово, и мне поднадоело.
– Я не собираюсь читать мораль, а хочу уберечь тебя. Герман... он на все способен.
– Я тоже на все способен. У него остается право отвоевать самку, пусть пробует.
– М-да... Бери от жизни все, что считаешь своим, как говорит мама.
– Так ведь и ты берешь.
– Ну, да. Пока, Андрей.
Петр Ильич подошел к воротам дома и остановился. За спиной раздался визг колес – Андрей уехал. Переступив порог собственного гнезда, обустроенного любовно им же, теперь пустого и холодного, Петр Ильич почувствовал, как тяжесть опустилась на плечи. Новому гнезду всего лет пять, это, конечно, не дом Феликса, более скромное строение, но тоже впечатляет. Нет ни одной розетки, трубы, плинтуса, которые Петр Ильич не проверил бы лично. Еще тогда, уже не питая к супруге нежных чувств, он мечтал, как станет запираться в кабинете, читать книги, часами наблюдать за рыбками в аквариумах, смотреть телевизор у камина. Он страстно желал спрятаться, быть предоставленным самому себе, делать, что захочет. Тогда ему эти радости казались пределом мечтаний, ведь в квартире спрятаться негде. Мечты осуществились, некоторое время радовали, а потом неизвестно откуда в новый дом заползла прежняя рутина. Это случилось, когда трое птенцов покинули гнездо разом. У Петра Ильича остались кабинет, рыбки, камин... У камина он не сидит, ибо там облюбовала место жена, а когда он находится рядом с ней, появляется желание сбежать на Луну или закинуть Киру в глубь океана. В гнезде места много, но ему не нашлось. Там пустота и идеальный порядок, от которого разит смертельным холодом. Дом напоминает мебельный магазин разряда люкс, где интерьеры выставлены со вкусом, но комнаты нежилые. Так и дом – нежилой.
При виде жены, стоявшей к нему спиной, тяжесть сдавила грудь и плечи, словно удав, обвивала и душила.
– Есть будешь? – не обернувшись, спросила Кира.
– Я не голоден, – ответил он, потоптался и, не решившись начать тяжелый разговор, пересекая гостиную, бросил жене: – Я в кабинет, работы много.
Как сказала бы теща, брехня. Какая там работа, когда у него внутри революция свершилась и не выносит он коммунальных отношений с Кирой. Она же догадывается, так какого черта сама не расставит точки над i?
Плотно закрыв дверь, он удовлетворенно крякнул. Это единственное место, где дышится чуть свободней. Он сбросил пиджак, швырнул его на диван, ослабил узел галстука, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Распахнув окно, Петр Ильич завалился на диван, закинул руки за голову и положив ноги в туфлях поверх пиджака, – здесь он имеет право вести себя по-свински. Вполголоса он произнес:
