– Скотт, – напомнил я. – Что произошло со Скоттом?
– У меня он вызвал серьезную тревогу. Не мог ли он пообещать молчание, а потом нарушить данное слово? Ведь когда он вышел бы из состояния наркотической эйфории, то помнил бы все о событиях вечера, но необязательно о своем обещании. – Сэндерс старался выглядеть предельно серьезным, словно по-прежнему рассчитывал получить мой голос на следующих выборах мэра.
– Как все случилось, Берт? Я должен услышать об этом от вас лично.
Он начал заикаться:
– Это… Это по-получилось совершенно не… ненамеренно. Правда. Он споткнулся и…
Я бросился к нему, схватил за воротник рубашки и подтащил ближе к тому месту, откуда упал Скотт. Сэндерс почти не сопротивлялся, хотя все равно заставил меня остановиться в десяти футах от края крыши.
– Кэл, – заныл он, – умоляю вас…
– Если будете честны со мной и признаете, что натворили, я не сброшу вас вниз, – пообещал я.
– Но Скотт начал громко кричать. Он совершенно не владел собой, поймите же. Он был накачан наркотиками. И выкрикивал наши имена. Громогласно и отчетливо. Если бы он продолжил, кто-нибудь непременно услышал бы и поднялся на крышу. Полиция или охранники магазина.
Я еще чуть подтолкнул Сэндерса вперед. У него заплелись ноги, и он упал уже лишь в ярде от края. Я посмотрел на него сверху вниз, запустил руку в карман пиджака и достал свой «глок». В этот вечер я не забыл его захватить.
– Господи Иисусе, Кэл! Богом заклинаю…
– Так как все закончилось?
– Я… Я попробовал заставить… Заставить его замолчать. Схватил его и зажал ладонью рот. Мы боролись, вступили в схватку друг с другом. Это происходило… Происходило прямо здесь, на этом самом месте. Я снова попытался зажать ему рот, но Скотт… Он укусил меня! Впился зубами в ладонь. Я отдернул руку… Клянусь, это получилось инстинктивно. С моей стороны движение было чисто оборонительным, но… Но при этом я отпихнул его от себя.
– Вы толкнули его.
– Богом клянусь, я не хотел… Даже не предполагал…
– Поднимайтесь, – велел я, взмахнув в его сторону пистолетом.
Сэндерс поднялся на ноги и отряхнул кусочки гравия, налипшие на его брюки.
– Значит, вот здесь вы его толкнули?
Он кивнул.
– Встаньте туда.
– Кэл!
– Встаньте туда. На самый край.
– Я не выношу высоты, – пожаловался Сэндерс.
Мне пришлось заставить его двигаться толчком руки.
– Вы с такой силой толкнули Скотта? Должно быть, гораздо сильнее. Потому что вы же не упали сейчас с крыши.
– Пожалуйста, Кэл, умоляю вас!
– Встаньте еще ближе к бордюру.
– Не могу.
– Тогда я вас просто застрелю. Если не встанете на ту же точку, я всажу в вас пулю, можете не сомневаться. Недавно я уже убил человека, и во второй раз наверняка будет намного легче.
Он поставил правую ступню на возвышение бордюра.
– Хорошо. А теперь другую.
Его левый ботинок шаркнул по гравию.
– Я не смогу… Не думаю, что сумею себя заставить.
– Только не глядите вниз, – посоветовал я. – Смотрите прямо перед собой. Полюбуйтесь башней. Она особенно красива в вечернее время.
И Сэндерс встал на край спиной ко мне, раскинув руки в стороны, чтобы сохранять равновесие. Я же поднял «глок», приложил дуло к его затылку и сказал:
– Бац!
Глава 70
Пока я не знаю, как буду жить дальше. Говорят, в таких ситуациях не следует принимать поспешных решений. Лучше взять время на раздумья и лишь потом сделать следующий шаг.
Но, ей-богу, я не вижу смысла слишком все затягивать. Меня ничто больше не держит в Гриффоне. Я не желаю оставаться в своем доме, как и вообще в городе.
Огги и Берил выставили свое жилье на продажу. Не знаю, решили ли они уже наверняка, куда именно переберутся. Их фаворитом по-прежнему является Флорида. Огги вообще немного оставалось до официального выхода на пенсию, и раньше они всерьез обсуждали переезд в район Сарасоты. Впрочем, Огги предстояло преодолевать те же проблемы, что и мне. Не важно, куда ты уедешь, твои воспоминания и сожаления неизбежно последуют за тобой.
Я подумываю о возвращении в Промис-Фоллс. Разумеется, не для того, чтобы пойти служить в полицию. Они все равно не примут меня назад, да я и сам этого не хотел бы. Думаю, что смогу зарабатывать тем же, чем занимался в последние годы, но зато окажусь в месте, хотя бы отдаленно похожем на родное.
Впрочем, посещать Гриффон мне все равно придется. Сэндерса будут судить. Ронда Макинтайр заключила с прокурором сделку: иммунитет в обмен на показания против бывшего мэра. Я ведь так и оставил его тогда стоящим на краю крыши. Развернулся и ушел. Мне очень хотелось сбросить его вниз, чуть толкнуть стволом пистолета. Но в результате я так и не собрался с духом. Не смог что-то в себе преодолеть. В те доли секунды, принимая окончательное решение, я задался вопросом: станет ли мне лучше через несколько мгновений, когда его тело ударится об асфальт стоянки?
И понял, что едва ли.
Однако была и другая причина, удержавшая меня. Клэр. Я не сделал этого ради Клэр. Не смог убить ее отца. Зато оказался вполне способен заявить на него в суд, дать свидетельские показания и отправить на годы в тюрьму. И знал, что с помощью матери Клэр как-нибудь переживет такой удар.
Но не представлял, насколько тяжело она будет страдать, если он умрет.
Уже погибло достаточно много людей.
Несколько дней после смерти Донны я не прикасался к ее вещам на журнальном столике. Наверное, я сознательно их избегал. Даже смотреть на ее наброски портретов Скотта было мучительно. И лишь после ареста Сэндерса я нашел время и силы, чтобы перебрать эскизы.
А потом поднял огромную папку с рисунками, взвесил ее в руке. Как же их было много! Я положил папку на столик, открыл ее, и пара карандашей выкатилась изнутри, упав на пол.
Один рисунок лежал поверх остальных. Конечно, тоже набросок портрета Скотта, но к нему была прилеплена желтая самоклеящаяся бумажка. Я прочитал написанное и всмотрелся в портрет.
Донне удалось точно передать линии носа. Мне понравилось, как она сумела изобразить пряди челки, падавшие на его лоб. Сначала я подумал, что губы вышли чуть полноватыми, но, вглядевшись пристальнее, понял свою ошибку. Меня ввела в заблуждение падавшая на лист тень.
Я догадался, что Донна собиралась показать мне именно этот рисунок. Может, по ее задумке, я должен был увидеть его, вернувшись домой поздно, когда она уже лежала в постели.
На желтой бумажке она написала карандашом:
