Вот только, если не считать этих графических романов, он почти не разделял увлечений своих сверстников. Его оставляла равнодушной песня «Биллз», ставшая в наших краях чуть ли не основой новой молодежной религии, и ему понадобилось бы вставить спички в глаза, чтобы смотреть приключения дурачков из сериала «На берегах Джерси», на отчаянно избалованных домохозяек, на свихнувшихся от денег скряг или следить за героями реалити-шоу, ставшими кумирами его приятелей. Зато ему нравилась комедия о четверых молодых занудах-ученых. Мне казалось, он находил в этих персонажах своего рода поддержку собственным мыслям. Подкреплялась его надежда, что ты можешь быть крутым и не слишком крутым одновременно.
Как ни хотелось ему иметь друзей, он не собирался, чтобы расширить их круг, изображать любопытство к неинтересным для себя вещам. Но затем, позапрошлым летом, на еще одном традиционном концерте в Гриффоне, где выступали несколько музыкальных групп альтернативного течения, Скотт познакомился с двумя парнями из окрестностей Кливленда, проводившими у нас каникулы, и общее презрение к популярной культуре стало почвой для первоначального сближения. Новые друзья успели обнаружить, что издеваться над окружающим миром гораздо легче, если слегка размыть его реальные контуры, и достигали этого с помощью выпивки и марихуаны. Что ж, не они первые.
Я сам не мог бы сказать, что мне подобная история оказалась в новинку.
В поведении Скотта наметились перемены. Сначала по мелочам. Он стал более скрытным, однако много ли на свете подростков, которые, взрослея, не стремятся хранить свои секреты от взрослых? Но затем встал вопрос о взаимном доверии. Мы давали Скотту деньги на приобретение вещей, например, в «Уолгринсе», а он возвращался, купив едва ли половину необходимого и с пустыми карманами. Возросла его забывчивость. Ухудшились оценки в школе. Скотт часто заявлял, что им ничего не задали на дом, но затем из школы приходило уведомление: ваш сын не сдает домашние работы и часто прогуливает занятия. Правила, которых он прежде свято придерживался: честность с нами, выполнение обещаний, своевременная явка домой, – больше ничего для него не значили.
Я никогда не считал спиртное и травку причиной всего этого. Я был далек от дидактики дешевых пропагандистских фильмов, уверявших, что именно марихуана столь пагубно воздействует на умы подростков, обращая их против своих родителей. Мне казалось, основной причиной являлся переходный возраст. И еще желание влиться в свой круг. Скотт связался с парнями, для которых спиртное и дурь стали частью образа жизни, и, когда в конце лета они вернулись к себе в Огайо, у нашего мальчика уже тоже появились вредные привычки.
Мы молили Бога, чтобы это оказалось лишь кратким этапом в развитии его личности. Все юнцы ставили на себе подобные эксперименты, верно? Кому не доводилось выпить лишнюю кружку пива, выкурить на косячок-другой больше, чем подсказывал здравый смысл? И все же мы читали ему нотации – неоднократно и долго – о необходимости сделать в жизни правильный выбор. Боже, какая чушь собачья! На самом деле парень нуждался в хорошем пинке под зад. Ему можно было помочь, только посадив под замок, пока ему не исполнилось бы двадцать.
И, возможно, если бы нам хватило ума понять, что он перейдет на нечто более крепкое и опасное, мы бы так и поступили.
Потому что при вскрытии в его крови обнаружили следы не только пива и травки.
Мы с Донной бесконечно обсуждали, как выручить его из беды. Записать в специальную программу реабилитации, например. Ночами напролет мы сидели в Интернете в поисках выхода, читали истории, написанные другими родителями, обнаружив, насколько мы не одиноки в своей беде, хотя это и не приносило ощутимого утешения. И по-прежнему не знали, какой путь наилучший, как нам быть дальше. Мы в разных вариантах и в разной степени прибегали к разным способам, но одинаково безуспешно. Кричали. Пилили. Подвергали эмоциональному шантажу. Сулили вознаграждение за примерное поведение. «Сдай этот экзамен по математике, и получишь новый айпод». Пытались внушить чувство вины. Я говорил ему: то, что ты творишь, убивает твою маму. Донна твердила: твои поступки сводят в могилу отца.
Но в глубине души мы все же позволяли себе думать (по крайней мере я): да, все плохо, но не так уж плохо. Миллионы детей в подростковом возрасте имеют те же проблемы, но благополучно со временем выбираются из них. Я сам, будучи подростком, не то чтобы часто напивался, но раз в неделю непременно позволял себе лишнее. Мне же удалось миновать этот период.
Мы обманывали сами себя.
Проявляли чудовищную глупость.
Нам требовалось сделать гораздо больше и намного быстрее. Меня эти мысли снедали каждый день, и я знал, что Донна проходит через те же терзания. Мы винили самих себя, а случались дни, когда начинали винить друг друга.
«Почему ты не сделаешь хоть что-нибудь?»
«Я? Лучше скажи, почему ничего не делаешь ты?»
Если честно, я понимал, что виноват в большей степени. Он был мальчишкой. Я – его отцом. Почему же я не смог до него достучаться? У меня наверняка была возможность установить с ним более тесный контакт, сойтись ближе, чем смела рассчитывать Донна. Мне следовало использовать весь опыт, накопленный за годы предыдущей работы, чтобы вбить ему в голову хотя бы немного разума.
За чтением газеты, не вникая в прочитанное, за просмотром телепрограммы, не осознавая, о чем идет речь, за пивом, когда одна банка сменяла другую, я незаметно провел два часа. И прикинул, что теперь Донна должна уже действительно спать, а не притворяться спящей.
И оказался прав.
Когда я поднялся наверх, единственный свет проникал из примыкавшей к спальне ванной. Поднимись я раньше, Донна бы тоже лежала с закрытыми глазами, но только делала бы вид, что спит. Ты зря прожил с человеком двадцать лет, если не научился за эти годы различать, спит он на самом деле или лишь пытается обмануть тебя. Впрочем, это не имело значения. Я бы все равно не попытался раскрыть ее маленький обман. Таковы теперь стали правила игры. «Я сделаю вид, что сплю, и тебе не придется испытать неловкость от необходимости разговаривать со мной».
Я разделся в ванной, почистил зубы, выключил свет и легко скользнул под одеяло рядом с Донной, повернувшись к ней спиной. И вновь невольно задумался, сколько еще это будет продолжаться, как все закончится и что может помочь нам наладить нормальную жизнь.
Я ведь по-прежнему любил ее. Так же крепко, как влюбился при нашей первой встрече.
Но мы больше не разговаривали друг с другом. Просто не могли найти нужных слов. Да и сказать было нечего, потому что наши мысли целиком занимало только одно, и обсуждать эту тему вслух стало бы слишком больно.
Я вообразил, как мог бы сделать первое движение. Повернуться, придвинуться ближе, обвить Донну рукой. Не говоря ничего. По крайней мере сразу. Представил тепло ее тела, прижатого к моему, ощущение от ее волос, упавших мне на лицо.
Причем вообразил настолько живо, словно это происходило на самом деле.
Некоторое время я лежал без сна, уставившись в потолок, лишь иногда переводя его на цифровые часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. Два часа ночи. Три.
