— Можете дать мне бумагу и ручку?
— Да, конечно, господин. Может быть, еще и пару нарукавников, чашечку кофе? Немного печенья?
Последние слова тирольский жандарм не проговорил, он их прокричал. И это было последнее, что арестованный услышал от жандарма. После этого дверь камеры захлопнулась. Где-то ночью он нашел огрызок карандаша за нарами. Дорогой господин комиссар, написал он на стене, дорогой господин комиссар Еннервайн, пожалуйста, приезжайте! Он писал до тех пор, пока огрызок карандаша не закончился.
62
— Пожалуйста, назовите имя и адрес проживания.
Вонг молчал, он даже не пошевелил губами. Казалось, что он следит за вопросами чиновника внимательно, даже дружелюбно, однако он молчал. Еннервайн вздохнул:
— Почему вы утверждаете, что вы житель этого города?
Молчание.
— Почему вы утверждаете, что вы житель этого поселка? (Шрочки, «Приемы допроса», с. 27, «Тот же вопрос с одним небольшим несущественным изменением».)
Молчание.
— Назовите нам, пожалуйста, вашу настоящую национальность.
Молчание.
— Вы согласились бы дать нам образец вашего почерка?
Удивленный взгляд. Молчание.
— Перекур.
Команда собралась снаружи на террасе. Николь Шваттке тоже была здесь, она не поддалась на уговоры взять на пару дней отгул.
— Взять отгул? Из-за какой-то небольшой раны? — сказала она. У нее действительно ничего не было, кроме ушиба на голове, и болезненного, но не опасного пореза на запястье. В плане психике тоже все было в порядке. Во всяком случае, так она утверждала. Короткий взгляд в царство мертвых не оставил у нее ощутимой травмы. Губертус Еннервайн принял это к сведению. Доктор Мария Шмальфус однако имела кое-какие сомнения. Но и ей пришлось признать, что существовали такие, психологически еще мало классифицированные, типы толстолобых упрямцев.
— Я не думаю, что там сидит наш человек, — сказала Мария. — Он не подходит к нашему профилю хотя бы уже потому, что Куница, как мы его до сих пор знали, уже бы больше продемонстрировал. Он стал бы хвастаться своими поступками, обозвал бы нас неспособными, кучкой бездельников. Или наоборот, он стал бы с негодованием все отвергать и так же обозвал бы кучей бездельников. Этот мужчина мне кажется просто слишком хладнокровным. Он молчит, и у меня такое впечатление, что он выдержит это молчание еще несколько дней.
— То есть симулянт? — спросил Остлер.
— Для простого симулянта он слишком многим рисковал, — сказал Еннервайн. — Если кто-то нападает на полицейского, то за этим должно крыться нечто большее. Мы должны выяснить, что он искал на кладбище. Наверняка это не был чисто туристический интерес к католическим ритуалам похорон.
— А если он действительно не говорит или очень плохо говорит по-немецки?
— Он говорит прекрасно по-немецки, — сказала Николь. — Он без конца болтал со мной.
— Давайте снова пойдем к нему.
— Вы нас понимаете?
Молчание.
— Вам нужен переводчик?
Молчание.
Молчание.
Молчание.
(Шрочки, «Приемы допроса», с. 156, «Отражение поведения допрашиваемого допрашивающим сотрудником».)
— Вы знаете, что в нашей стране нападение на сотрудника полиции карается тюремным сроком до пятнадцати лет?
Никакого проявления чувств. Молчание. Продолжайте в том же духе, думал Вонг. С каждой минутой, которая проходит, я приближаюсь ближе к нашей большой национальной цели. Шан справится. Она доведет наше почетное дело до конца. Еще несколько часов, и она окажется перед Рогге.
— Хотите стакан воды?
Это он должен был бы вести этот допрос, подумал Вонг. Он должен был бы быть там, где стоят эти полицейские придурки, и узнал бы намного больше. Приемы долговязой женщины слишком прозрачные, как из учебника по методике допроса, применяются слишком механически. Женщина, по защитной жилетке которой скользнул его стилет, вообще ничего не сказала, она только смотрела на него, мягко улыбаясь, великодушной улыбкой я-тебя-прощаю, что должно было бы его смягчить. Никаких шансов. Комиссар самый опасный, подумал Вонг.
— Хотите чашку чая? Мы все здесь пьем чай. Вы хотите тоже чая?
Он выглядит как курьер из офиса, лицо которого сразу же забываешь, даже когда еще смотришь на него. Но он задает самые лучшие вопросы. И задает их хорошо, задает их так, что даже хочется чуть-чуть усмехнуться и тем самым утратить внимание. О чем они там могут шептаться? Старая полицейская уловка. Это должно отвлечь допрашиваемого.
— Идите, шеф, идите быстрей, — шептала Николь Еннервайну. Две минуты спустя они сидели в полицейской машине и мчались в сторону кладбища.
— Иногда случается такое, — сказала Николь Еннервайну, — когда бывает большая суматоха, то никто и не обратит внимание на потерянную вещь.
— Это было здесь, — сказала Николь, когда они снова стояли на гравийной дорожке. — На этом месте я потребовала от него положить на землю фотоаппарат. Он так судорожно сжимал его, что я вначале подумала, будто это оружие.
— Маленький фотоаппарат в качестве оружия?
— Да, после всего того, что мы услышали от Беккера о лазерном оружии.
— Понимаю.
— Но теперь я думаю, что он так судорожно держал фотоаппарат по другой причине. В нем важные фотографии. Или они что-то выдают.
Они обыскали гравийную дорожку, ползали вокруг по земле. По дорожке было видно, что пару часов назад по ней протопала целая орда людей. Они обыскали могилы поблизости. Ничего.
— Вы опять здесь!
Они не слышали, как подошел кладбищенский сторож.
— Да, это снова мы.
— Ищете что-то определенное?
— Фотоаппарат. Цифровой фотоаппарат.
— Пойдемте со мной.
Кладбищенский сторож разложил все находки последних двух часов на столе. Два зонтика, четыре палки для ходьбы, шестнадцать пачек сигарет, и среди них дефицитная дубайская марка «Вюстензанд» (Песок пустыни), две дамских сумочки, один незаряженный пистолет марки «люггер», один компакт-диск Марианна и Михаэль (подписан), восемь носовых платков, один левый мужской ботинок, один конверт с жетоном местного казино стоимостью в пять тысяч евро, тринадцать бумажников, неизвестное количество цветочных букетиков и надгробных веночков, один перстень с печаткой с инициалами Й.Р., четыре цифровых фотоаппарата. Николь сразу же узнала цифровой фотоаппарат азиата, только он был черным.
Беккер все еще находился в радиопередвижке и анализировал записи с похорон.
