Когда каюта снова завибрировала, Лев Сергеевич вспомнил сейсмический Узбекистан. Много лет назад он проснулся в гостиничном номере города Алмалык от того, что над ним качалась люстра. Вскоре заходил пол. Ему заранее объяснили, что в таких случаях делать: выбежать на улицу и прижаться к стволу толстого дерева, – корни удерживают почву от расползания. Именно так он и поступил. Трясло несильно и недолго, местные люди на такие толчки вообще не реагировали.
Но это было понятное природное явление, а что сейчас-то – товарищ Нептун забавляется? Л.С. постарался успокоиться. Он был уверен, что американский круизный корабль – идеально настроенный механизм, где каждый член экипажа знает свой маневр. Наверняка перед выходом в рейс с командой по многу раз отрабатывают нештатные ситуации.
В эту минуту Лев Сергеевич не мог знать, что в полночь капитан корабля пригласил к себе на мостик нескольких знатных пассажиров с их дамами, и началась гулянка. При этом он продолжал управлять движением судна, отдавая приказы, естественно, на английском языке, но рулевой-португалец не сразу их понимал, приходилось повторять. Задержка накладывалась на задержку, в результате Oasis of the Ocean опасно приблизился к скалистому берегу.
Носовую часть удалось отвернуть от рифа, но корму занесло, и гранит проделал в корпусе сорокаметровую рваную пробоину. В поврежденных отсеках находилась судовая энергетическая установка. Жизненно важные узлы и агрегаты были выведены из строя. С огромной скоростью вода устремилась внутрь корабля и за минуту наполовину затопила два отсека.
Электромеханики сумели запустить дизель-генераторы, размещенные в неповрежденном отсеке, однако они не справлялись с нагрузкой, перегревались и отключались. Отказала автоматика, отвечающая за откачку воды, возобновить работу насосов стало невозможно. Рули корабля заклинило, он лег в дрейф, и вскоре волны и ветер выбросили его на мель.
Всего этого, повторим, Л.С. не знал, как не догадывался и о таинственном свойстве совершенных, казалось бы, конструкций. Нет ничего надежнее отточенного до мельчайших деталей современного корабля, если он пребывает в управляемом режиме. И нет ничего страшнее, когда он выходит из подчинения. Плюсы меняются на минусы, продуманные функциональные связи начинают действовать вопреки технической логике, ополоумевший механизм устремляется к точке невозврата. И вышколенная команда перед лицом не тренировочного, а реального экстрима теряет самообладание, провоцируя паническое безумие и приближая катастрофу.
Лев Сергеевич услышал в коридоре нарастающий шум, крики и топот. Бросился к двери, дернул ручку, но замок заклинило. Матерясь, он тряс ручку изо всех сил, пинал дверь ногой, тем самым еще больше ее деформируя и лишая себя надежды выбраться из каюты.
Обессиленный и взмокший, он сел на пол. Хорошо еще, что не взял с собой отца. Но тут же вспомнил, что отца больше нет.
Еще год назад Л.С. всерьез подумывал, не повезти ли его с собой в круиз. С одной стороны, девяносто четыре года, болячек выше крыши; как они меж собой шутили, у Сергея Ильича остался только один исправно работающий орган – голова. Но, с другой стороны, сколько таких стариканов путешествуют по миру, – есть специальные сервисы, оборудование, обученные люди, которые хоть куда доставят человека в инвалидном кресле. А отец пусть даже на закате жизни получил бы удовольствие и впечатления, прежде ему незнакомые.
Пока сын раздумывал, отец умер. И собираясь – уже с Ольгой – в круиз спустя всего два месяца после похорон, Лев Сергеевич чувствовал если не стыд, то что-то очень похожее. Перед мертвыми тоже бывает совестно. Хотя Сергей Ильич со своего нового местожительства наверняка подавал знак: плыви и не сомневайся, я не в обиде.
Говорят, пока живы родители, мы остаемся детьми. Но Л.С. не чувствовал себя ни ребенком, ни сиротой, – какая еще сирота в пятьдесят четыре года. Он чувствовал иное – свою вину: не всегда был внимателен к старику, порой грубил, наверняка не сделал для него всего, что мог. И точно знал, что ощущение вины не отпустит его никогда, этот урок он уже прошел с матерью, ушедшей восемнадцать лет назад. Они с Сергеем Ильичом развелись, когда Лева был еще мальчиком, и мать, женщина жесткая и чересчур прямая, сделала все, чтобы сын не виделся с отцом. И отец уступил.
Они вновь встретились на похоронах матери и, сами того не ожидая, потянулись друг к другу. Отец с тех пор не женился, других детей у него не было, и принудительное расставание с сыном мучило его все эти годы. Лев Сергеевич сделал вид, что не держит обиды; Сергей Ильич сделал вид, что поверил.
В последние годы отец сильно болел, с трудом передвигался, все хуже видел, но немощь свою переносил стойко, в гордом одиночестве, разве что нанятые сыном медсестра и домработница приходили по мере надобности. Он оказался не нытиком, не старым эгоистом, требующим к себе сочувствия и жалости. Сергей Ильич во всех проявлениях оставался интеллигентным человеком. Иногда даже слишком, из разряда «извините, что я еще жив». И ему на самом деле было совестно, что он пережил многих людей значительно моложе себя, в том числе нескольких своих учеников.
Л.С. гордился отцом и внушал ему, что его болезни – это не что иное, как компенсация за привилегию очень долгой, наполненной, интересной жизни. На отцовских днях рождения он всегда произносил один и тот же тост. Папа, говорил он, ты родился при Владимире Ильиче, жил при Иосифе Виссарионовиче, при Никите Сергеевиче, при Леониде Ильиче, при Юрии Владимировиче, при Константине Устиновиче, при Михаиле Сергеевиче, при Борисе Николаевиче, при Владимире Владимировиче, при Дмитрии Анатольевиче, снова живешь при Владимире Владимировиче. И не просто живешь, а с каждым годом прожитой жизни укрепляешь генофонд нашего рода, вселяя надежду в сына и внуков. Твоя очередная задача – проводить меня на пенсию. Гости хохотали и аплодировали.
Однажды Лев Сергеевич спросил отца, что он делает целыми днями, и получил вполне философский ответ: каждый должен найти себе занятие в ожидании смерти. Сергей Ильич такое занятие нашел: читал хорошие книги и смотрел хорошие фильмы. Уверял, что этого достаточно, чтобы заполнить дни, которые в его возрасте стали совсем короткими. Что значит короткими, не понял Л.С., в каждом дне 24 часа, или 1440 минут, при чем тут возраст? И тогда отец объяснил ему теорию времени, которую, будучи ученым-биологом, вполне вероятно, сам же и придумал.
За основу исчисления берется один календарный год. Когда тебе десять лет, этот год составляет десять процентов твоей жизни. Значительная часть того времени, что ты существуешь на свете. Вспомни, ведь тогда, в детстве, казалось, что год длится бесконечно, и каждый день этого года был долгим-предолгим. Когда человеку двадцать лет, то для него один год – это уже пять процентов прожитой им жизни. В сорок – всего два с половиной процента. И мы физически чувствуем, что все кругом ускоряется. Той единицы времени, которой раньше вполне хватало, чтобы разгрести ворох дел, уже недостаточно.
А теперь, сказал отец, давай возьмем меня. Мне, считай, девяносто лет, и один год – чуть больше одного процента. Поэтому не успеваю встать, как пора
