– Мэй Ин. Ты меня очень расстраиваешь.
Она упорно молчала, отвернувшись.
– Ты все поняла, Мэй Ин?
– Да, Исидзима-сан. Я все поняла.
Гарамов положил на колени сверток с комбинезонами и впервые почувствовал, что отчаянное напряжение, связанное с почти стопроцентной возможностью смерти или плена для всего экипажа, спало. Нет, он еще не верит, что они могут не только взлететь, но и долететь к своим. Но он почти допустил такую невероятную возможность – возможность подняться в воздух. И эта надежда возникла в нем сейчас впервые. Впервые после того, как их «Дуглас» был обстрелян в ночном небе. Ясно, что Исидзима ведет какую-то двойную игру. Пусть так, сейчас это обстоятельство его нисколько не смущает. Пока – хотя он даже еще не понимает, что будет делать и как действовать, когда самолет поднимется в воздух, – у него нет никакого сомнения, что Исидзима кровно заинтересован в том, чтобы попасть на их самолет и взлететь вместе с ними. Что будет дальше? Исидзима посадит на самолет своих людей? Пусть. А дальше? Сам же Исидзима и будет первой гарантией того, что они улетят. А там, в воздухе, у него с Исидзимой будет другой разговор. Гарамов покосился на Бунчикова: с семеновцем, который был к нему приставлен, он уже перекинулся парой слов, когда сидел в дежурке. Себе на уме, жилист, похож на хорошего хозяина, наверное, из казаков. Бунчиков осторожно тронул пальцем висячие черные усы:
– Что прикажете, господин Гарамов?
Второй официант, японец, сидит молча, не обращая на них никакого внимания. Ведет себя так, будто ничего не знает. Кажется, новичок. Гарамов понял это тогда, когда Хиноки с Исидзимой вошли в дежурку.
– Подъедем к самолету, – негромко сказал Гарамов.
Бунчиков повернулся к водителю, передал ему по-японски просьбу Гарамова.
Кивнув, водитель тронул ручку скорости. Машины стали разворачиваться. Почему же так странно ведет себя этот второй официант, Хиноки? Очень похоже, что он раньше не знал Бунчикова. A в каких случаях люди ведут себя так? Они что – враги? Поссорились? Или из разных группировок? Значит, Хиноки внедрен? Пожалуй, это ближе всего к истине. Только для чего? Неясно, но, кажется, это так.
– Прикажите им не подъезжать вплотную. Пусть остановится метров за двадцать до самолета, и начнем сгружать.
Бунчиков кивнул и бросил водителю:
– Остановитесь, не доезжая самолета.
Вездеход развернулся и медленно двинулся по узкой полосе песка. Они проехали мимо розария, чуть не задев бортом растущие с краю кусты роз. Миновали причал с катерами, вышку. Когда до самолета оставалось метров двадцать, Бунчиков тронул водителя за плечо: вездеход встал, зарывшись колесами в песок. Захрипев, остановился сзади бензовоз. Бунчиков прикинул расстояние до самолета, покачал головой:
– Пожалуй, лучше подъехать ближе, господин Гарамов. Как вы считаете?
– А вы как считаете? – спросил он, глядя на Хиноки.
Тот пожал плечами.
– Подождите меня здесь. Я сейчас вернусь.
Подойдя к самолету, он незаметно оглядел рощу. Там сейчас как будто никого не было. Дверь уже открывалась, и он встал на нижнюю ступеньку трапа. За дверью сидели на корточках штурман и бортмеханик.
– Капитан, не высовывайтесь. Держите сверток, здесь комбинезоны.
Бортмеханик ловко подхватил сверток.
– Какие еще комбинезоны?
– Обыкновенные. Пусть весь экипаж переоденется.
– И военврач? – спросил штурман.
– Военврач тоже. Японцы не должны видеть ни советскую форму, ни раненых.
– Ясно.
– Младший лейтенант, кто из экипажа нужен здесь внизу, чтобы начать заправку? Вас достаточно?
– Вполне.
– Тогда переодевайтесь первым, при этом не забудьте закрыть двери. Быстро вылезайте вниз – начинаем ремонт и заправку. Когда спуститесь, без меня ни на какие вопросы не отвечать. А вы, штурман, передайте экипажу: демаскировка смерти подобна.
Вернувшись к машине, Гарамов показал водителю вездехода: подъезжайте. Пока машины, трудно разбрасывая песок, брали с места, пока подъезжали, пока медленно разворачивались, сзади подошел бортмеханик. Сказал на ухо:
– Солдаты – кто?
Капрал остановил машину, вытащил бухту резинового шланга.
– Бунчиков, помогите! – крикнул Гарамов. Шепнул: – Один водитель, другой, вот этот, пожилой – сварщик. Покажите ему, как заделать бензобак.
– Попробую.
Рядовой уже спрыгнул, подошел под крыло, задрал голову.
– Чего это они для нас? – тихо сказал бортмеханик. – Зачем стараются?
– Ничего. Вызваны по приказу японского генерала.
– Как это вам удалось?
– Слушайте, любезный. – Гарамов посмотрел на бортмеханика. – Вы что, особо любознательный? «Как это мне удалось»… А как вам удалось плюхнуться на пляж без капли бензина? Запомните и передайте остальным: по званиям друг друга не называть, со словами «товарищ» не обращаться, и вообще вести себя так, чтобы нельзя было понять, что это советский самолет. И не задавать глупых вопросов.
– Извините, товарищ капитан. Понял.
– «Понял»… Скажите лучше, медсестра перевязку закончила?
– Закончила. – Бортмеханик задрал голову, вместе с солдатом изучая пробоины. По его лицу было ясно, что он наконец занялся любимым делом.
– Давно?
– Давно. Ждем, когда она табачок принесет. Ну и ну. Заплатки три придется ставить.
Подошел Бунчиков, и он кивнул ему:
– Скажите солдатам, что это бортмеханик и они должны строго выполнять все его указания. Вас же попрошу переводить.
– Слушаюсь, господин Гарамов.
Бунчиков пошел к машине, а он придвинулся к бортмеханику, который и в ус не дул:
– При чем тут табачок?
Бортмеханик с неохотой оторвался от осмотра.
– Как при чем? Она же за куревом пошла. А вы разве ее не видели?
– Вы хотите сказать – медсестры нет на борту? – Гарамов почувствовал, как все в нем переворачивается.
Бортмеханик явно испугался, но совершенно не понимал, в чем дело.
– Н-нет.
– Давно она ушла?
– Минут двадцать.
Он попытался успокоиться. Может быть, бортмеханик здесь ни при чем.
– Что, по своей инициативе?
– Мы попросили.
– Да вы что здесь, с ума посходили, что ли? – Он подступил вплотную к побледневшему механику. – За «куревом»… Я же строго-настрого всем приказал: с борта самолета не отлучаться.
Стоя у окна чуть спрятавшись за занавеской, Мэй Ин смотрела на стоявший вдали самолет, на развернутые веером машины и на копошащихся там людей с холодной ненавистью. Да, она не зря ревновала, а теперь еще и поняла, что вчерашнее предчувствие не обмануло ее. Эти деловито копошащиеся фигурки, окрашенный в защитную краску громоздкий самолет – все вместе говорит ей сейчас об одном: он улетает, уходит, растворяется, оставляет ее одну в этом мире, преданную, любящую, не представляющую себе без него жизни. Он не сказал ей ни слова об отлете и о том, зачем здесь самолет, но ведь она все понимает и так. Что-то происходит, кто-то исчезает, появляется и переодевается, но это ее не может сбить с толку. Не собьет ни эта русская, ни ее поклонник в форме официанта. Ничему нельзя верить, если это связано с ним, ее возлюбленным. Все, что рядом с ним, имеет двойной смысл, она это понимает ясно. Ему это нужно, в этом его работа, он связан со вторым отделом, и этим все объясняется. А во всем остальном, она чувствует, он искренен с ней, и Мэй Ин доверяет каждому его слову и взгляду. Она знает, например, что ее возлюбленный – один из богатейших людей Японии, хотя и скрывает это. Значит, так ему нужно. Узнав Исидзиму Кэндзи, Мэй Ин давно поняла: она должна смириться. Пусть он связан со вторым отделом, но ей никогда не казалось, что он от нее что-то скрывает. Наоборот, всегда был одинаков с ней: он вежлив и сдержан, находчив и остроумен. И только иногда – она ясно видела это – он был беззащитен перед ней, как маленький ребенок. И вот сейчас, когда он исчезает, растворяется, она должна решить, что ей делать. Должна потому, что чувствует: сейчас решается – жить ей или умереть. Но что? Кинуться к нему? Упасть на колени? Попросить, чтобы он сжалился? Умолить его, чтобы он не исчезал, чтобы взял с собой? Какое было бы счастье, если бы он, услышав ее мольбу, кивнул и сказал так, как умеет только он: «Мэй Ин. Ну конечно. Ты же у меня самая лучшая в мире». Но это маловероятно, было бы слишком прекрасно. А что, если он этого не скажет? Может быть, сделать что-то еще? Нарушить молчаливый обет и в первый раз спросить у него: «Возлюбленный мой, ты хочешь куда-то улететь? Куда? Может быть, я что-то могу сделать? В конце концов я могу позвонить отцу. У него большие связи, он в приятельских отношениях с самим господином Отодзо. Достаточно только, чтобы главнокомандующий снял трубку, будут разрешены все вопросы». Ах, если бы она могла так сказать. А если… Мэй Ин почувствовала, как при мысли об этом у нее темнеет в глазах и она близка к обмороку: вдруг он уедет, но не один, а с кем-то? С одной из девушек отеля? С той, которая нравится ему больше, чем она? Нет. Нет. Не может быть. Не может потому, что это было бы слишком жестоко. Ну а если это так, то она, Мэй Ин – Акико, проверит это и убьет сначала ее, а потом себя.
