– Я нашел в роще закопанный мешок с военной формой без погон. Похоже, что это он смотрел в окно.
– Похоже. Что вас толкнуло прийти в отель, вы же должны быть у самолета?
– Ушла и не вернулась наша медсестра. Вы ничего не знаете о ней?
Лицо Гарамова изменилось. Исидзима мягко тронул его за плечи:
– Успокойтесь. Она давно ушла?
– Около получаса.
Исидзима резко выдохнул ртом воздух, выражая этим жестом сочувствие.
– Боюсь, эта сволочь привязала ее где-то. Так, по крайней мере, он мне сказал.
– Где?
Исидзима скосил глаза. Лицо Тасиро Тансу дернулось, губы непроизвольно сжались.
– Попробуем выяснить у него. Я так и думал – он очнется раньше, чем это сделал бы я.
Веки Тасиро Тансу открылись, некоторое время он сосредоточенно и неподвижно смотрел вверх. Потом, не поворачивая головы, одними зрачками обвел комнату, остановил взгляд на Исидзиме, Гарамове. Снова перевел глаза на потолок.
– Тасиро! Где русская девушка? – спросил Исидзима. Тасиро не шевельнулся. Гарамов достал свой парабеллум. Подумал: что бы ни случилось, сейчас он прихватит его.
– Где русская? – повторил Исидзима.
Тасиро неподвижно смотрел вверх. Гарамов, утяжеляя дыхание, медленно поднес дуло к виску Тасиро. Тот не дрогнул ни одним мускулом. Гарамов почувствовал: кажется, он в самом деле сейчас на грани того, чтобы пристрелить японца. Прохрипел:
– Где русская?
Сказал шепотом по-русски, обращаясь к Исидзиме, но работая на связанного:
– Исидзима, я пристрелю его как последнюю сволочь, если он не скажет.
– Он нам нужен, – подыграл Исидзима.
– Я плевал! – Он пригнулся вплотную к Тасиро и сказал по-японски: – Говори, где русская девушка, иначе стреляю.
Японец молчал.
– Паскуда! – выругался Гарамов и начал медленно вести пальцем по курку сверху вниз – отработанный прием, показывающий, что он сейчас выстрелит. Тасиро не реагировал. Было видно, что эта комедия проводилась впустую. Исидзима тронул Гарамова осторожно за плечо, и тот понял: лучше все это оставить. Спросил взглядом: что делать?
– Боюсь, мы зря теряем время. Оно сейчас нужней для вашей медсестры.
– Нужней, но где она?
– Узнаем у девушек. Кажется, он их запер в одной из комнат.
– В какой? – Он показал взглядом на Тасиро: а с ним?
– Его оставим пока здесь. Развязаться, я думаю, он не сможет. Только нужно сделать кляп.
Директор отеля достал из кармана грязный платок, скатал его в трубку, ножом разжал Тасиро зубы. Поморщившись, плотно воткнул кляп.
– Думаю, чтобы вытолкнуть этот кляп, он потратит по меньшей мере час. Нам же этого вполне достаточно.
Они вышли. Исидзима тщательно запер дверь и прошел в конец коридора. Завернул за угол, остановился у одной из дверей. Прислушался. Сказал:
– Есть кто-нибудь? Сюэ Нян, вы у себя?
Достал связку, вставил и повернул ключ.
В комнате на лежанке молча сидели пять девушек. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: они в шоке. Он узнал Сяо Э, подававшую ему утром завтрак. Как только они вошли, она повалилась на лежанку и забилась в истерике. Директор отеля сел рядом, стал гладить девушку по спине:
– Ну, Сяо Э. Этот человек обезврежен. Мы его связали, заперли, а ключ вот здесь, в этой связке. Ну, Сяо Э? Он ведь вам ничего не успел сделать?
Сяо Э, тихо всхлипывая, затрясла головой: нет.
– Где Мэй Ин?
Она продолжала плакать не отвечая.
– А Фэй Лай?
Гарамов обратил внимание на одну из русских. Она была хорошенькой, какой-то мягкой, у нее были круглые васильковые глаза и маленький нос, с которого сейчас слезла пудра и выступили скрываемые до того конопушки. Исидзима посмотрел на эту русскую:
– Что, Сюэ Нян?
Девушка вжала голову в плечи, испуганно посмотрела на стену. Да, все эти девицы боятся длинного японца так, будто это дикий зверь.
– Понятно, Сюэ Нян. Они там?
Русская кивнула.
– Он с ними что-нибудь сделал?
Сюэ Нян покачала головой.
– У вас что, язык отнялся?
Сюэ Нян сморщилась, заплакала.
– Хорошо, хорошо. Сидите пока здесь. Ничего не бойтесь. Вы поняли, что я сказал? Ничего не бойтесь, он был один. Мы сейчас придем. Господин Гарамов, прошу вас, загляните в комнату под знаком «ласточка», она рядом. А я пройду в следующую.
Когда Гарамов вошел в соседнюю комнату и увидел беспорядочно разбросанные по полу белье, подушку и одеяло, а на кровати связанную Вику, у него сразу перехватило дыхание и сжало горло. Вика хоть и была в платье, лежала на кровати босая и простоволосая, с неестественно задранным подбородком. Ему показалось, что она мертва. Первое, что бросилось в глаза, были босые, безвольно раздвинутые и связанные ступни. Мертва? Он кинулся к ней, вытащил изо рта кляп, осторожно отложил скомканный, испачканный слюной платок. Нагнулся, погладил по щеке:
– Вика!
По движению ее лица он убедился, что она все-таки жива. Нагнулся – что же у нее с головой – и увидел, что лежать с закинутым затылком ее заставляет веревка, пропущенная под подбородком и привязанная за переднюю дужку кровати. Перерезал веревку и освободил подбородок. Вика тут же сморщилась, будто съела что-то кислое, пригнула подбородок к груди. Снова слабо закинула голову. Он осторожно поддержал ладонью ее затылок, сказал тихо:
– С тобой все в порядке?
Она открыла глаза, сказала шепотом:
– Ты?
– Я.
Вика смотрела куда-то вниз, и он понял, что она проверяет: в платье ли она.
Гарамов хотел помочь ей сесть, но лицо Вики вдруг искривилось. Глаза наполнились слезами. Вика закусила губу и стала хныкать, нет, не плакать, а именно хныкать, вцепившись двумя руками в его плечо. Так хнычут совсем маленькие дети, когда их что-то напугает. И Вика сейчас хныкала, глядя в пространство, вздрагивая и дергая его за плечо, а он не знал, что делать, и только повторял:
– Ну что ты, Вика! Что ты! Ну? Не надо. Все в порядке. Главное – ты жива. Ну, Вика? Все ж хорошо.
Но это ее не успокаивало. Она продолжала жалобно хныкать, и тогда он закричал на нее. На какое-то время это подействовало. Она перестала подвывать, несколько секунд молчала, уставившись в одну точку, и вдруг, уткнувшись ему в грудь, заревела в голос. Она плакала, задыхаясь, обиженно искривив лицо, всхлипывая, глотая слезы и повторяя с разными вариациями одну и ту же фразу:
– Я же хотела как лучше! Я же… хотела… как… лучше…
