– Знают десятки людей, очень ограниченный круг. Деловой мир, родственники, знакомые. После же фельетона уже не десятки, а тысячи людей будут повторять одну фразу: а, это тот Глебов, который поджег завод? – Увидев, как Лиза побледнела, поднял руку: – Уверен, ваш отец ни в чем не виноват. Но вы не знаете, какая это страшная вещь – пресса.
Лиза вдруг сморщилась, стукнула кулаком по столу:
– И что?.. Всего этого хотел он? Этот мерзавец?
– Лиза, успокойтесь. Я же сказал, все это случится лишь в одном случае, если мы будем предполагать самое худшее. Главное сейчас – узнать, что хотел от отца этот Коршакеев.
Расставшись с Лизой, он позвонил в контору Глебова и услышал, что Валентин Петрович Вологдин будет весь день у себя. Если господину Пластову удобно, он просил бы навестить его по адресу: Съезженская, дом девятнадцать, квартира двадцать восемь.
9
Квартира, в которую Вологдин впустил Пластова, явно была снята с учетом экономии средств. Прихожая была небольшой, кухня крохотной; в одной из двух комнат, судя по видневшемуся застеленному дивану, Вологдин спал, в другой, куда вместе с хозяином вошел Пластов, работал.
Стол был завален книгами, журналами, чертежами, в небольшой закуток между столом и стеной втиснута развернутая к свету чертежная доска. На стене в этой комнате висел круглый медный барометр. Пропустив адвоката, Вологдин, как показалось Пластову, не очень любезно кивнул на один из двух свободных стульев. Подождал, пока гость сядет, занял второй стул, тряхнул головой. Кажется, подумал Пластов, разговора сегодня может не получиться, по крайней мере откровенного разговора, ради которого он пришел. К тому же неясно, с чего лучше начать, может быть, лучше сразу взять быка за рога?
– Валентин Петрович, я хотел бы поговорить начистоту.
Вологдин удивленно огляделся, помедлив, кивнул, будто не понимая:
– Слушаю? Вы все о том же? О пожаре?
– Нет, не о пожаре.
– Простите, о чем же? По-моему, вряд ли у нас могут быть другие темы. Или я ошибаюсь?
– Валентин Петрович, если вам не трудно, расскажите о вашем высокочастотном генераторе.
– О чем?
– О высокочастотном генераторе. Ради бога, простите, но вынужден добавить: том самом, который сгорел. И существование которого вы пытались скрыть от меня – вместе с Василием Васильевичем Субботиным.
Некоторое время Вологдин смотрел на Пластова, будто не понимая, о чем тот говорит. Неожиданно лицо инженера потемнело, он сказал тихо и как-то по-особому убежденно:
– Милостивый государь, какое вам дело до моего высокочастотного генератора? Не трогайте этого. Не нужно.
В тишине маятник отсчитывал время; казалось, оба они сейчас заняты только тем, что внимательно слушают тиканье часов. Наконец Вологдин сказал устало:
– Ради бога, простите. Я просто не выдержал. Я не могу больше, понимаете, – не могу.
В полной тишине встал, подошел к окну. Тронул один из чертежей, спросил глухо:
– Знаете, сколько вариантов проекта я сделал?
– Сколько?
Вологдин долго стоял молча, будто пытаясь вспомнить.
– Свыше ста. Я чертил ночами, переделывал, откладывал – и чертил снова. Засыпал – и опять вскакивал, если что-то приходило в голову. Ведь все приходило не сразу… Совмещенный корпус… Гибкий вал… Шелковая изоляция… Поймите… – Вологдин повернулся, его глубоко запавшие глаза мучительно сощурились. – Поймите, последние месяцы, когда я наконец приблизился к окончательному решению, во мне вдруг все перевернулось. Все, вы понимаете? Вы должны это понять, я вижу, должны понять. Наконец-то я поверил в себя. Я стал другим человеком, совсем другим. Все вокруг ожило. Я создал этот генератор. Не знаю, что это было, наитие, озарение, что-то другое, но я его создал! Создал. Он стоял на испытательном стенде. Стоял – живой, теплый, без единого изъяна, понимаете? Несколько дней я вообще не подпускал к нему никого. И сам его не трогал – только смотрел! Вы понимаете это?
– Понимаю, – сказал Пластов.
Инженер выпрямился, вздохнул:
– Ну вот. А потом я уехал – не надолго, всего на четыре дня. Я хотел остыть, так бывает. Чтобы потом вернуться к тому, что я создал. Но когда вернулся, ничего уже не было. Ничего. Все сгорело. Генератор, которому было столько отдано, превратился в груду железа. – Рассеянно потрогал бумаги, улыбнулся через силу: – Впрочем, простите. Может быть, вы чего-то хотите? Чаю? У меня есть чай. Правда, я заварю?
– Нет, нет, Валентин Петрович. Спасибо.
– Н-ну. Пожалуйста. – Инженер пожал плечами, подошел к барометру. – Как хотите. А то. – Задумался. – Пустота. Понимаете, теперь внутри, во мне, осталась только пустота. Я пустой, совсем пустой, понимаете? Если бы еще был завод. Я постарался бы пересилить себя… Попробовал бы что-то сделать… И… Не знаю, загадывать трудно, но, если бы повезло, может быть, я бы его восстановил.
– Генератор?
– Да, генератор, хотя. Все уже не то. Нет уже того порыва. Но, повторяю, я постарался бы себя пересилить. Но теперь ведь нет и завода, так что – бессмысленно. Все. – Повернулся. – Собственно, Арсений Дмитриевич, наверное, бессмысленно и то, что я вам это говорю?
Пластов вдруг поймал себя на мысли, что нарочно медлит, подбирая точные слова.
– Все это далеко не бессмысленно. Пропажа вашего генератора и стоящая передо мной цель. Передо мной, как адвокатом, эти два предмета могут быть связаны.
– Не понимаю.
– Простите, ведь вы заинтересованы, чтобы Глебов получил страховку?
– Н-ну. В общем, конечно. Если Глебов ее получит. Я с ним не говорил на эту тему. Но не исключено, что он купит новый завод.
– Ну да. И вы сможете снова заняться. своим генератором?
– Не знаю. Что об этом говорить. Во-первых, глупо только говорить. Во-вторых, признаюсь, сейчас просто не хочется. Я всегда сторонился нечистоплотности в делах. А это, по-моему, как раз весьма сомнительная история.
– Подождите, Валентин Петрович. Может быть, вы и правы. Но. Вы сказали, что когда-то не верили, сможете ли что-то сделать в науке. Но ведь я тоже, когда взялся защищать интересы Глебова, не верил, что смогу чего-то добиться. Я и сейчас в это не верю. Но ваш генератор. Понимаете, когда к плохо налаженной противопожарной охране добавляются улики вроде сторожа и нефти, о чем мы уже говорили. то надежды, что страховка будет выплачена, почти нет. Но генератор. Простите, генератор меняет дело. Существенно меняет.
– Не понимаю, при чем тут мой генератор?
– При том, что он… вернее, его пропажа, может стать очень веским доводом. Веским – в нашу пользу. На суде. Кстати, хоть что-то от этого генератора сохранилось? Он ведь сгорел не до конца?
– Практически сохранились лишь останки и обгоревший кожух.
