В благодарность император Николай I многое прощал после Сенату, служба в этом высшем государственном учреждении России стала почетной синекурой; сенаторы относились к своим обязанностям, по русской поговорке, «спустя рукава». Количество не разобранных дел в Сенате все увеличивалось, и Николай со временем перестал удивляться этому. Интересно, что в начале своего правления он поинтересовался, сколько таких дел числится за министерством юстиции (которое должно было являть пример аккуратности прочим государственным учреждениям). Оказалось, 2 миллиона 800 тысяч; через некоторое время царь снова спросил о количестве дел, ждущих своего рассмотрения – ему доложили, что теперь их стало 3 миллиона 300 тысяч. Николай махнул рукой и больше не интересовался этим вопросом.
Но все же и его терпение однажды лопнуло: явившись в Сенат к десяти часам утра, царь застал на месте одного сенатора Дивова (да и тот, как выяснилось, заснул здесь с вечера, будучи сильно нетрезвым), а больше никто еще не пришел. Царь велел передать сенаторам, что был у них с визитом, но никого не застал; после этого специальным указом обязал членов Сената являться на службу к шести часам утра ежедневно. Однако они слезно молили царя отменить «сей жестокий указ», ибо, по их словам, «царское посещение Сената само по себе уже сделало полезную электризацию параличному». Николай Павлович смягчился, и жизнь Сената пошла по-прежнему спокойно и беззаботно…
А восстание на Сенатской площади 14 декабря закончилось трагически: когда правительственная артиллерия получила, наконец, порох, по восставшим был открыт огонь картечью. Многие были убиты, а те, кто остались в живых – арестованы; пятерых ждала виселица, прочих – каторга в Сибири. Восстание «декабристов» оказалось полезным только в том смысле, что оно показало, как не надо делать революцию.
* * *
В день казни пятерых декабристов, 13 июля 1826 года, Николай I выпустил манифест, в котором была определена идеологическая основа правления этого царя. Там, в частности, говорилось:
«Преступники восприняли достойную их казнь; Отечество очищено от следствий заразы, столько лет среди его таившейся… Не в свойствах, не во нравах русских был сей умысел. Составленный горстью извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную; но сердце России для него было и всегда будет неприступно…
Все состояния да соединятся в доверии к правительству. В государстве, где любовь к монархам и преданность к престолу основаны на природных свойствах народа; где есть отечественные законы и твердость в управлении, тщетны и безумны всегда будут все усилия злонамеренных: они могут таиться во мраке, но при первом появлении, отверженные общим негодованием, они сокрушатся силою закона. В сем положении государственного состава каждый может быть уверен в непоколебимости порядка, безопасность и собственность его хранящего, и, спокойный в настоящем, может смотреть с надеждою в будущее».
Как можно видеть из этого документа, в результате неудачи восстания «декабристов» в России восторжествовали самые отвратительные формы деспотии и мракобесия. Страна, и без того отставшая от Европы в отношении неотъемлемых свобод человека, теперь была обречена на еще большее отставание.
Чтобы не допустить проникновения «гнилых идей» Запада, в России вернулись к обновленной идее «Третьего Рима». Граф Сергей Уваров, назначенный Николаем I министром просвещения, в одном из своих циркуляров написал про «общую нашу обязанность», которая состояла в том, чтобы «народное образование, согласно с высочайшим намерением августейшего монарха, совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности».
Детство графа прошло в доме князей Куракиных, где он увлекся сочинениями монахов Московского царства, писавших о «Третьем Риме». Эта идея оказалась как нельзя кстати при дворе Николая I, благодаря чему граф Уваров приобрел благосклонность царя и множество проистекающих от этого приятных последствий: если к началу своей службы Уваров не обладал существенным движимым и недвижимым имуществом, то на вершине деятельности являлся владельцем 11 тысяч крепостных крестьян. Богатство графа Уварова не мешало ему, однако, наравне со всеми запускать руку в государственную казну, причем он не брезговал даже мелочами – присваивал, к примеру, дрова, купленные на казенные деньги.
Затем он едва не сделался богатейшим человеком в России, когда тяжелая болезнь поставила на край могилы Дмитрия Шереметьева, единственного наследника громадного состояния графов Шереметьевых. Будучи дальним родственником Шереметьевых, Уваров должен был получить все их богатства, но Дмитрий Шереметьев неожиданно выздоровел. Александр Пушкин написал по этому поводу стихи:
…Наследник твой,
Как ворон к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
В пыли бумажных куч.
Он мнил: «Теперь уж у вельмож
Не стану няньчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах, благо, есть излишек.
Теперь мне честность – трын-трава!
Жену обсчитывать не буду,
И воровать уже забуду
Казенные дрова!»
Надо заметить, что у графа Уварова была еще одна причина не любить Пушкина. Граф был гомосексуалистом и состоял в интимной связи с попечителем Санкт-Петербургского учебного округа Михаилом Дондуковым-Корсаковым. По протекции графа Дондуков-Корсаков занял место вице-президента в Академии наук, где президентом был сам Уваров. Ни для кого не являлось секретом, почему провинциальный чиновник Дондуков-Корсаков так возвысился при Уварове: один из петербургских господ, вращающихся в высшем свете, сделал следующий комментарий к этой новости: «Уваров прочищал Корсакову задницу, а первая любовь не забывается. Оn rеviеnt tоujоurs а sеs prеmiеrs атоurs. Вот Уваров и доставил затем Корсакову место вице-президента в Академии».
Пушкин на назначение Дондукова-Корсакова немедленно откликнулся эпиграммой:
В Академии Наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж… есть.
Граф Уваров не забыл эту эпиграмму: являясь членом Цензурного комитета, он бесцеремонно сокращал стихи Пушкина и многие вовсе не допустил до печати. А сразу после гибели поэта Уваров приказал увеличить количество занятий в учебных заведениях и сам приезжал с проверкой посещаемости, – чтобы студенты не ходили к дому Пушкина для выражения своей скорби и тем более не пришли на отпевание в церковь.
В эти же дни он сказал одному петербургскому журналисту, посмевшему поместить некролог в своем печатном издании: «К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе?.. Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии!!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался в средине своего великого поприща!». Какое это такое поприще? Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Писать стишки не значит еще проходить великое поприще!».
