А она и не знала, что папа Бориса – хирург в областной больнице! Ева помнила, что Семен Васильевич оставался на дежурства, что график его был не нормирован, но из-за ассоциации с Борисом и его больным сердцем считала, что его отец – кардиолог.
Семен Васильевич нахмурился, вглядываясь в лицо девушки и пытаясь припомнить, где они могли встречаться.
– Я – Ева. Вы меня, наверное, не помните. Ваша бывшая соседка и подруга Бориса. Мы дружили с ним. Тогда. Когда… – она недоговорила, почувствовав ком в горле.
– Ева? – воскликнул мужчина. – Конечно-конечно! Я помню тебя. Боря очень ценил дружбу с тобой. Нда. Как же ты выросла! И какая красавица. Видел бы тебя Борис сейчас…
Он внезапно оборвал себя и вновь нахмурился:
– А что ты здесь делаешь?
– У меня сестра в больнице. Но ничего страшного. И… И еще Иван тут, – на последней фразе голос дрогнул, и Ева, не в силах продолжить, замолчала.
– Иван. Да, конечно. Иван, – Семен Васильевич потер переносицу. – Еще один… ваш. Такая вот встреча вышла. К сожалению.
– Вы его оперировали? Как он? Что с ним будет? Он поправится? – зачастила Ева вопросами, будто опомнившись.
Вместо ответа хирург вздохнул, и тем самым ответил на все вопросы. Девушка закрыла глаза и осторожно выдохнула, выпуская, словно горячий пар, готовое разорвать ее изнутри горе.
– Ранения непростые, Ева. Проникающее в грудь, задето легкое. Парень истек кровью.
– Мне бы его увидеть, – прошептала она одними губами. – Только увидеть, хоть на минуточку. Пожалуйста!
– Ева…
– Пожалуйста! Я не уйду ведь отсюда. Так и буду тут… жить.
Семен Васильевич улыбнулся:
– Вот за это тебя и ценил мой Борис – за такое большое сердце, Ева.
– Я тоже его ценила. Мне очень не хватает Бориса. Правда!
– Ну, хорошо, – сдался после долгой паузы Семен Васильевич. – Попробую, но не обещаю.
– Спасибо! Спасибо вам большое!
– Я еще ничего не сделал, – сердито проворчал Семен Васильевич.
– Вы уже сделали. Для Ивана. За это спасибо, – ее слова полетели мужчине уже в спину. Семен Васильевич вдруг круто развернулся и подошел вновь к девушке.
– Ты же ведь знаешь, кто это сделал? – тихо спросил он, прямо глядя ей в глаза. Ева молча кивнула, не в силах врать.
– Владимир. Друг Ивана. Которого все считали мертвым. Это долгая история. Сложно объяснить.
– Понятно, – кратко ответил мужчина и, прежде чем уйти, тихо обронил:
– Борис не любил его. Этого Вовку. Не верил ему. И переживал, что Иван с ним связался. Как оказалось, не зря.
Мужчина ушел, но через десять минут вернулся и поманил Еву за собой:
– Пять минут. И веди себя тихо. Ясно?
– Ясно, – ответила она, хоть ничего ясно ей не было. Разве она собиралась шуметь?
Впрочем, когда Ева увидела Ивана, поняла, что под просьбой вести себя тихо Семен Васильевич велел ей держать себя в руках. И оказался прав, предчувствуя ее возможную реакцию. Она едва не вскрикнула, но вовремя сдержалась, поднесла к губам тыльной стороной ладонь и слегка прикусила кожу. Видеть любимого человека таким беспомощным, осунувшимся до неузнаваемости оказалось худшей пыткой, чем безвременное ожидание под дверями реанимации. Ева поймала себя на том, что уже долго безучастно смотрит на проступившие на бинтах пятна крови и сморгнула, словно желая сменить слайд. Однако картина осталась прежней: Иван с закрытыми глазами, с повязкой на груди и с забинтованным плечом, с трубками и в окружении хлюпающих и попискивающих приборов. Будто чужой, незнакомый. Ева тяжело опустилась рядом на табурет и положила ладонь на кровать рядом с вытянутой вдоль тела здоровой рукой Ивана. С одной стороны, она не решалась прикоснуться к нему, с другой, хотела, чтобы он почувствовал ее присутствие. Вдруг это, как в фильмах, что-то изменит – в лучшую, конечно, сторону?
– Спасибо тебе, – сказала Ева тихо. – За все. За Тину. За то, что поехал нас искать. И прости.
Нет, не получается у нее с ним беседовать. Нужно говорить что-то доброе, позитивное, легкое. А выходит, будто она с ним прощается. Ева вздохнула и накрыла своей ладонью его руку чуть пониже локтевой ямки.
– Знаешь, я тебя обманула, – произнесла она глухим голосом. – Тот диск, который ты увидел у меня дома, на самом деле не Тинин, а мой. Мне нравится эта группа, я была бы счастлива пойти с тобой на концерт. И знаешь что? Мы пойдем, потому что сегодня же я закажу билеты! Два билета – для тебя и меня. И никакие отговорки, что ты тяжело ранен, не принимаются. И боже упаси тебя умереть! Потому что в декабре мы пойдем с тобой на концерт.
Она улыбнулась и свободной рукой смахнула слезы.
– Я слушаю эту группу с тех пор, как узнала, что она нравится тебе. Но я так боялась, что ты об этом узнаешь! А ведь у меня в комнате долго висел постер с фотографией, которая была на твоей футболке в тот день. Ты наверняка этого не помнишь. А я помню все до мелочей.
Она рассказывала ему историю своей любви, будто исповедуясь, веря, что ее слова, рождаемые в сердце, найдут Ивана, где бы он ни находился. Но ничего не происходило. Не менялись показания приборов, не дрожали его ресницы. Иван по-прежнему лежал без движений, провалившись в мир, еще более темный, чем тот, из которого они вышли.
– Девушка, все. Время истекло, – раздался за ее спиной ворчливый голос. Ева оглянулась и увидела пожилую медсестру, которая раньше не пускала ее.
– Вам пора, – нетерпеливо повторила медсестра. Ева поднялась и бросила на Ивана еще один взгляд.
– Не забудь, я пригласила тебя на концерт.
Вернувшись домой, она первым делом включила компьютер и нашла сайт, с которого можно было купить билеты. Почти все оказались распроданы, остались лишь по баснословным ценам. Но Ева, ни секунды не колеблясь, опустошила свою карточку, сделала распечатку и убрала ее в кошелек.
Той ночью она, лежа в кровати в пустой квартире и прислушиваясь к шорохам, долго не могла уснуть. Мама осталась с Тиной. Малютка чихуахуа давно спал в корзинке, и Ева жалела, что не взяла собачку сразу к себе в постель, чтобы было, к кому прижаться. И пусть ворчливый и истеричный Шварценеггер был не самым лучшим утешителем, сейчас она была бы рада и его обществу. Уснула Ева под утро, когда черный ночной сумрак начал распадаться на предрассветные тени.
Ей приснился Иван – здоровый и бодрый. Он сидел на ярко-зеленой лужайке, запрокинув к синему небу лицо и, жмурясь от яркого солнца, улыбался.
– Ева, хорошо-то как! Это такое счастье, – произнес мужчина. На этом месте Ева проснулась и подскочила на кровати. Несколько мгновений она пыталась понять, что случилось, и почему ее пробуждение было таким внезапным и тревожным. А потом на нее тяжелой могильной плитой обрушилось понимание, и Ева заметалась по комнате в срочных сборах. Она сдернула с вешалки первое попавшееся платье, просто потому, что натянуть его оказалось быстрее, чем надевать джинсы, носки и джемпер. Затем плеснула в лицо холодной воды, неосторожно забрызгав лиф, и торопливо почистила зубы. Схватив с зеркала сумочку, Ева сунула ноги в балетки и выскочила на улицу. Она не стала ждать автобуса, а, завидев на дороге машину, вскинула руку.
