Само собой разумеется, что поступок Серко и Дорошенко не мог понравиться царю, и потому царь на донесение Дорошенко и Серко отвечал кошевому так: «Ты сделал это не по нашему указу, не давши знать князю Ромодановскому и гетману Самойловичу: и впредь бы тебе и всему войску запорожскому низовому с Дорошенком не ссылаться и в дела его не вступаться, и тем с гетманом Иваном Самойловичем не ссориться. Да нам известно, что ты взял у Дорошенка клейноты войсковые гетманские, данные нами прежде гетманам, булаву, бунчук, знамя, и отвез их к себе на Запорожье, и теперь эти клейноты у тебя; и ты б сейчас же отослал их к князю Ромодановскому и гетману, потому что прежде на Запорожье никогда гетманских клейнотов не бывало». Вместе с этим ответом Дорошенко и Серко послана была царская грамота для ведома и гетману Ивану Самойловичу. По той грамоте гетман послал кошевому письмо, в котором упрекал его за то, что он писал листы свои к полковникам Самойловича об отпадении Дорошенко от турецкого султана и крымского хана и что он вступил в дружбу с таким, как Дорошенко, обманчивым человеком, отдавшим стольких людей туркам и татарам из своих рук; а в заключение советовал Серко не приставать к развращенному расколу Дорошенко, не посылать листов к гетманским полковникам и не утверждать Дорошенко на гетманстве
[803].
Тем не менее Серко и после всего этого не переставал просить царя (через посланца своего Максима Щербака) оказать премногую свою милосердую милость гетману Дорошенко, причем извещал государя, что турские санджаки, дарованные Дорошенко султаном, Серко посылает в Москву. На лист кошевого царь Алексей Михайлович отвечал грамотой Дорошенко, в которой приказывал гетману ехать к Ромодановскому и Самойловичу и в присутствии их учинить присягу, а о безопасности его со стороны боярина и гетмана царь приказал послать
[804] особые грамоты как Самойловичу, так и самому Дорошенко
[805]. В грамотах было сказано, что если Дорошенко окажется поистине верным царю, то о прежних делах его будет забыто все; и если пожелает он со всеми родственниками приехать в Москву, то получит там премногую милость и жалованье и будет отпущен, по желанию, в один из малороссийских городов.
В то время, когда Серко так усердно хлопотал о том, чтобы склонить Дорошенко на сторону московского царя, в это самое время польский король Ян III Собеский хлопотал о том, чтобы склонить на свою сторону и привести к подданству королевского величества самого Серко. С этою целью к Серко был послан, 23 декабря, из местечка Жолквы королевский посол Соколовский
[806].
Между тем об отпадении Дорошенко от турок тот же час узнал султан; узнал он и о том, что виною всему тому кошевой Серко, и потому решил обоим им отомстить: «Уведав про то, что Дорошенко турскому султану изменил, он велел крымскому хану быть готову и идти, как снег сойдет и вода вскроется, на Дорошенка и на Сирка. Да турский же султан хочет послать нынешнею весною на Сечу на Сирка, сухим и водяным путем, ратных людей, чтоб в Сече город поставить для того, дабы запорожские казаки впредь на море не выходили и им, туркам, разорение не чинили»
[807].
Но пока турки готовились к походу против Серко и Дорошенко, в это время, в январе 1676 года, в Москве скончался царь Алексей Михайлович, и запорожцы должны были присягать новому царю Федору Алексеевичу с его братьями, Иоанном и Петром Алексеевичами, за что кошевому и всему войску запорожскому обещано было дерзать их на жалованье, призрении и обороне от всех врагов и не нарушать прав на вольности ни в чем. «Великого государя царя и великого князя Феодора Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, его царского величества, подданные войска запорожского низового, аз кошевой атаман Иван Серко и будучие при нем судья, писарь, есаулы, атаманы куренные и все старшие и меньшие войска запорожского поспольство обещаемся Господу Богу пред святым Евангелием, по непорочной заповеди Его, якож в сем святом Евангелии указася, еже ей-ей, на том служити великому государю царю и великому князю Феодору Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, и его государским наследником и матери его великой государыне царице и великой княгине Наталии Кирилловне и братьям его».
Присягая на верность новому русскому царю, Серко принес ему старое свое дело о подданстве Дорошенко Москве. Дорошенко все еще оставался в Чигирине, говоря, что Чигирину, согласно пословице «где булава – там и голова» – невозможно быть без гетмана. Гетман Самойлович, приписывая все бедствия на Украине не кому иному, как Дорошенко, по вступлении на престол царя Феодора Алексеевича, начал писать письма в Москву на своего противника, будто бы он вторгает в его тогобочный реймент орды крымские и белогородские. Узнав о том, Дорошенко, снимая с себя всякую вину за бедствия на Украине, написал (21 марта 1676 года) Серко и запорожцам письмо, в котором красноречиво и прочувствованно изобразил бедствия отчизны от нашествия мусульман на Украину и причиной всех несчастий выставил «Сарданапала» Самойловича, который «гетмановать любит, а из перин деликатных, як щур, вылезти и взяться за оружие до обороны отчизны от волков крымских не хочет». Серко, получив письмо Дорошенко, велел созвать со всех лугов и днепровых веток низовое запорожское войско, учинить войсковую раду и на ней прочитать гетманский лист. Во время чтения листа «мало не все запорожцы плакали, на несчастье упадлой отчизны своей малороссийской тогобочной с болезненными сердцами вздыхали». На скорбный лист Дорошенко запорожцы отвечали своим листом, в котором совершенно соглашались с гетманом, что Самойлович действительно затеял «душевредное» дело, и советовали ему защищаться всеми мерами против левобережного гетмана, обещая со своей стороны помощь в его борьбе
[808]. После этого дружественные отношения между Серко и Дорошенко еще более того укрепились. Поддерживая во всем Дорошенко, Серко в конце февраля послал к нему двенадцать человек казаков и через них писал, чтобы он был у великого государя в вечном подданстве, но в Москву из Чигирина без войсковой рады не ходил, а раде под Переяславом быть, и на ту раду ехать как Дорошенко, так и Самойловичу, о чем он, Серко, имеет намерение писать великому государю
[809].
Так доносил Самойловичу гоголевский священник Исакий, и Самойлович платил за то Серко сторицей. Прежде всего он отправил в Запорожье к Ивану Серко Карпа Надточия с увещательным письмом отстать от Дорошенко, возвратить клейноды, смут на Украине не заводить и о выборе нового гетмана не думать. Карп Надточий, приехав 12 января, к вечеру, в Сечь, на другой день, когда только стало светать и когда запорожское войско, по обычаю своему, собралось на войсковую раду, явился к Серко, еще не выходившему к войску, в его курень, поклонился кошевому и подал ему гетманский лист. Вместе с Надточием вошли в курень Серко Луцык и какой-то русский человек, по имени Иван Иванович, подавший Серко грамоту князя Ромодановского с наказом ему явиться к боярину и жить в своем дому в Слободской Украине. Серко тех листов и грамоты в курене не принял, а взял их по выходе на площадь к казакам. На раде сперва прочтены были грамоты царя, а потом – лист гетмана Ивана Самойловича. Не дослушав и половины того гетманского листа, войско стало кричать, что армат, взятых от Дорошенко, оно не выдаст и что гетману прилично было бы еще несколько новых прислать в Сечь, а не то чтобы прежние отбирать. После этих слов говорил к казакам Надточий: «Не хорошее вы, господа братия, сделали постановление на весну раду созывать и нового гетмана избирать. Ведайте, что на то не будет воли государя, чтобы вам, помимо Ивана Самойловича, кого другого можно было в гетманы выбрать, потому что вы и без того, являясь в города, большое смятение производите». Выслушав ту речь Надточия, два казака Мышастовского куреня поддержали его: «То правду говорит Карп, потому что, выбрав гетмана промеж себя, мы, позволяя людям, живущим в городах, всякия пакости, нестерпимые обиды и шарпанины, до пущего разорения и опустошения Украину приведем». Когда после таких речей рада разошлась, то во всех куренях атаманы и знатное товарищество стали говорить такие речи: «Если гетман вздумает задерживать запасы, ватаги и охочее войско, идущее в Сечь, то мы найдем себе иного царя, который неподалеку от нас, и сделаем всю сторону Украины, находящуюся под рукою царя, так же пустою, как гетман и боярин Дорошенкову сделали». Сам Серко в своем курене вел речь в том же духе: «Пусть гетман идущих на Запорожье ватаг и охочих войск не задерживает, в противном случае мы знаем, что нам предпринять. А что в грамоте царского величества повелено было мне в дом и к боярину ехать, того я ни в коем случае не исполню, ибо знаю, что меня опять хотят уловить и в соболи запровадить; довольно уж и того, что было, – больше не поеду». И потому, ходя по куреням, он наговаривал войску, чтоб государю отписало, будто все войско не пожелало к боярину его отпустить
[810]. В феврале гетман Самойлович писал царю, что готов ему, как и блаженной памяти отцу его, верно служить и неверных бить, но чтоб только не было препоны в том от Дорошенко и Серко и чтоб государь своими государскими грамотами, а боярин своими напоминательными листами Серко и Дорошенко от непостоянства удержали, да чтоб Серко до боярина, ради совета о крымских промыслах, из Запорожья в Курск приезжал, а к Серко на Запорожье и запасы и охотных людей пропускать заказал, а также своевольные рады в городах созывать и гетманов выбирать воспретил
[811]. Тут же Самойлович извещал, что на посланный им через казака Карпа Надточия к Серко лист вместо Серко отвечали куренные запорожские атаманы, доказывавшие ему, что напрасно он, гетман, поносит их разными способами, так как они с тем Дорошенко часть гордости турку сломили и половину бедной отчизны из рук его вырвали, а сам он, гетман, имея больше, чем нужно, войска, не вызволил Дорошенко из беды, не оказал помощи несчастным лодыжинцам и уманцам против татар и турок. Напрасно он, гетман, также говорит и о клейнодах, будто им не надлежит быть на Коше: как начало казачества у Днепра стало и как здесь первые гетманы живали, то сюда и клейноты государями дадены, а после уж, в новом Запорожье и в новые времена, вследствие неустройства отчизны, те клейноды стали переноситься с места на место на необыклые места, так же как и рады, для которых особое место, Росава, есть, которые теперь забрели в Стародуб. Напрасно также гетман упрекает запорожцев и в самовольном их поведении: доброе дело никого не спрашивая нужно делать, да и возможно ли за много верст постоянно спрашивать гетмана обо всем? Также нельзя требовать от запорожцев отчета в делах их, когда они и славу, и продовольствие, и корм – все привыкли добывать себе самопалами да саблями, с опасностью за свою жизнь работать за всех, и не будь их вовсе, то давно бы уже среди отчизны казацкой завелись татарские кочевища. Напрасно, наконец, упрекая запорожцев в неповиновении своей воле, он забывает, что сам не исполняет воли царской: государь пожаловал запорожцев Переволочанским перевозом, а гетман спрятал царскую грамоту на то пожалование у себя
[812].
