Между тем турецкий султан, не получая определенного ответа от Серко, решил или, по крайней мере, велел распустить слух о решении своем послать часть турецкого войска, числом 40 000 человек, на 40 каторгах к Сечи и выше ее к урочищу Кичкасу, чтобы здесь устроить свой город и отсюда чинить промысел над Чигирином. Тогда Серко снова заговорил с крымцами о размене пленных, взятых уже не в Лодыжине, а в Переволочне, на что от крымцев получил новое предложение – быть с Крымом в мире, за что крымцы обещались по самый Киев не поить в Днепре своих лошадей. Обо всем этом Серко известил гетмана своим письмом (10 мая) и просил его прислать к ним с войском своего сына, Семена Самойловича, для отпора врагам. На письмо кошевого гетман советовал запорожцам решительно разорвать с крымцами мир, потому что они, как он имеет о том подлинное известие, намерены каким-нибудь способом снесть все Запорожье. Вместе с этим гетман извещал Серко, что к нему едет нарочный царский гонец, стольник Василий Перхуров, с увещательной грамотой от царя, дабы превратить казаков к истинной царского величества верности и к единомыслию с гетманом
[872].
Царский гонец действительно прибыл в Сечь и, по обыкновению, был принят в ней с приличными случаю почестями. Получив от стольника грамоту, кошевой, старшины и все товарищество трижды поклонились перед ней в землю и, испрашивая прощения в прежних своих винах перед царем, поклялись на этот раз соблюдать верность московскому царю, повиноваться малороссийскому гетману, размириться и начать военные действия с неприятелями. Сам Серко с клятвой объявил гонцу, что он уже сделал распоряжение о сборе к Светлой неделе всего войска в Сечь и о немедленном выступлении в поход. Высказывая верность московскому царю и готовность к войне на неприятелей, Серко и запорожцы тут же заметили, что в Запорожье слишком «малолюдно и голодно» и настает большая надобность в запасах и войске: «Хотя бы малую часть русских войск прислал государь для славы имени своего, но с пушками, которых нет в Запорожье, а гетман прислал бы Полтавский полк, тогда вместе с ними мы отправились бы воевать Крым». Кроме того, запорожцы по-прежнему жаловались на гетмана за то, что он не отдает им ни Келеберды, ни Переволочны; а кошевой по-прежнему просил государя прислать ему бунчук и знамя: «Без знамени государского ходить ему никуда невозможно, потому что слывут они государские подданные». В беседе с царским гонцом Серко открылся даже, что ему сам крымский хан не советовал отступать от московского государя: «Зачем вы ищете другого государя? Есть у вас московский государь, есть и гетман; одну сторону Днепра опустошили, хотите разорить и другую. Если турки завладеют и этою стороною Днепра, то не только вам, но и Крыму будет плохо, – лучше повиноваться одному гетману, нежели преклоняться пред многими»
[873]. На просьбу Серко и запорожцев ответили тем, что прислали в Сечь царское денежное жалованье, пушки, свинец и царское знамя, и также Полтавский полк казаков с видимой целью помогать запорожцам в борьбе против неприятелей, но в действительности наблюдать за их действиями.
С этих пор Серко все свои сношения с неприятелями решительно разорвал. 10 июня гетман Самойлович писал литовскому гетману Цацу, что кошевой Серко и все войско низовое должную к монарху христианскому веру свою додерживают и к регименту гетманскому непременную склонность сохраняют, о чем через своих посланных по должности своей ведомость чинят. И точно, оставив в Сечи наказного атамана Шиша, Серко с товариществом спустился на низовье Днепра и стал поджидать там неприятелей. 12 июля над днепровским лиманом, против урочища Красникова, в устье речки Корабельной, кошевой разбил несколько
[874] турецких каторг и корабельных, с хлебом и запасами, судов, которые шли под начальством каторжного паши к Очакову и Кизыкерменю, откуда паша имел намерение направить запасы сухим путем к басурманским войскам. Серко сделал это тотчас по приезде
[875] в Сечь царского гонца Василия Перхурова, перед которым он хотел показать свою преданность царю; из всех турецких судов, по словам самого Серко, спаслось только одно, с парусами и с несколькими людьми, о чем кошевой извещал гетмана через казака Игната Уфедя, послав через него турского языка, а также семь пушек и двадцать знамен. Оставив кош с ясырем в Кардашине над Днепром, Серко, желая опередить турок, шедших из-под Чигирина, двинулся к Бугу, к заставе и турскому мосту; мост тот сжег, заставу разгромил, много усталых, голодных и раненых мусульман истребил, а христианских пленников из неволи вызволил, и всем этим многих татар заставил вернуться из похода в Крым
[876].
Однако геройский поступок Серко не спас Украины от беды: в то время, когда Серко громил татар на Днепре, в это самое время (11 августа) русские ратники и украинские казаки понесли поражение и отступили от Чигирина. Падение Чигирина произвело сильное впечатление на украинцев, и потому немудрено, что современники стали винить в этом князя Григория Ромодановского и гетмана Ивана Самойловича. Летописец Самуил Величко объясняет, не утверждая, однако, положительно, неудачу русских и украинцев под Чигирином во время второго Чигиринского похода турок бездеятельностью гетмана Самойловича и князя Ромодановского: Ромодановский боялся нападать на турок будто бы потому, что в их руках находился его сын, князь Андрей Ромодановский, взятый в плен десять лет тому назад. Турецкий визирь угрожал князю, что если он осмелится помешать ему взять город Чигирин, то получит в подарок облупленную и набитую соломой кожу с головы пленного сына его. Самойлович же, «знюхавшись с князем и следуя его воле», вовсе не сочувствовал рвению казаков к войне с турками и проиграл успех войны. Но едва ли этому обвинению Величко можно придавать серьезное значение: ни предшествующее, ни дальнейшее поведение князя Григория Григорьевича Ромодановского не дает никакого основания подозревать его верность русскому престолу; тем более что сын его находился в руках татар, в Бахчисарае, а не в руках великого визиря. Самый же неуспех русских и украинцев под Чигирином объясняется неуменьем и медлительностью со стороны князя и гетмана, а не изменой их и какой-то непонятной злобой к Чигирину. Так же нужно смотреть и на укор кошевого Серко по адресу гетмана Самойловича. Серко, под влиянием страсти и гнева, возмущенный вестью о падении Чигирина, написал Самойловичу следующее, исполненное жестоких и большей частью незаслуженных укоризн и насмешек, письмо: «Вельможный мосце пане гетмане тогобочный украинский малороссийский, Иоанне Самойлович. После кончины славно памятного, доброго нашего гетмана, Богдана Хмельницкого, поистине дорогого отчизне своей малороссийской сына, когда стали являться частые и непостоянные гетманы и когда, через действия враждебных соседних монархов (что ясно из Андрусовских постановлений 1667 года), единая Малая Россия, наша бедная отчизна, разделилась пополам, сперва на два гетманства, начав от полтавского Пушкаря и переяславского Сомко, потом через Ханенко уманского на три гетманства, и, вследствие постоянных междоусобий, достаточно обагрилась кровию нашей братии; тогда мы, войско низовое запорожское, тот же час перспективою нашего ума издалека усмотрели и поняли наступавший упадок и всеконечное запустение отчизны нашей малороссийской. В действительности оно так и сталось с вашей гетманской антецессоров, тогобочных гетманов, ласки. Смотря издалека оком нашего разума на этот приближавшийся упадок отчизны, мы нигде не могли без сердечного сожаления вкусить хлеба и отпочить спокойно после трудов дневных, потому что нас постоянно беспокоило и одолевало то, что, вследствие войны и неприязни обосторонних Днепра гетманов, приходилось нам полными слез глазами смотреть на пустую и мертвую Малую Россию, матку нашу, и вместо богатых жилищ отцов и праотцев наших видеть жилища диких зверей. Желая предупредить это по мере сил наших, мы письмами нашими и усовещевали и убеждали сегобочных гетманов, чтобы они, для общего отеческого добра, отринули все циркумстации войн и неприязни и оставались бы в приязни и згоде с сегобочными гетманами, антецессорами вашими, и отнюдь не склонялись бы на обманчивые польские приманки и обещания. Однако все наши доводы мало имели действия, и чем дальше, тем больше между гетманами обеих сторон вражда и злоба возрастала и чрез их междоусобные войны нашу братию искореняла. И хотя все те прошлые гетманы наружно показывали себя усердными устроителями и опекунами отчизны нашей, однако каждый из них скрытно и без всякой совести, с немалым ущербом для отчизны и с погублением подчиненного ему христианского народа, ради исполнения своего властолюбия и ненасытных афектов (желаний), больше старался забрать воды на свои лотаки (мельничные колеса) и затем до тех пор сушил свою голову таким неспасительным ремеслом, пока, вместе с урядом своим, вовсе не терял ее, с немалым для отчизны бедствием. После всего этого, не удивляйся, ваша вельможность, войску запорожскому, если нам пришлось, после случившегося збурення турчином Чигирина, Канева и всех остальных сегобочных городов и сел украинских малороссийских, и тебя записать в реестр прошлых, не особенно усердных к отчизне нашей, гетманов; ибо, зная, какое внимание и готовность к обороне от турок оказал ты на слезные суплекации (просьбы) лодыжинцам, уманцам и жителям других городов и поветов, не иначе можем и разуметь о вас, мосце пане, как сказали выше. И точно, вместо военного похода и обещания обороны лодыжинцам и уманцам ты, счастливо назад от Лысянки повернувши и предоставивши дело одним братьям нашим, добрым и отважным рыцарям, за здравие отчизны и Лодыжина свой живот там утратившим, ты вместо щирости своей дырку Мурашкою заткнул
[877], а сам, яко журавель на купине стоящий, издалека через Днепр смотрел до Лодыжина и У маня, что там будет твориться, обгородившись хорошо наметными стенами, для защиты своего здоровья, чтобы оттуда не залетела по ветру пуля какая и твоему здоровью, в роскошных перинах, как паве в краснопестром пере, не причинила ущерба. О нещирости же вашей к Чигирину мы уже и не пишем вам, когда не только мы, войско низовое запорожское, но и весь великороссийский и малороссийский свет ясно то видеть может, что он, с прочими городами и украинскими селами, погиб через вашу с князем Ромодановским нещирости и незичливость и окончил дни свои полным запустением с премногим пролитием христианской крови и с погублением истой братии нашей, ибо какая могла быть к Чигирину приязнь ваша, когда у вас издавна сильная злоба к нему была? И если прежде вы, ваша мосць, не стыдились на Дорошенка и на Чигирин со своим и с московским войском приходить и открыто воевать его, то как могли вы устыдиться, чтобы не оборонять и препятствовать падению его? Объясни же теперь, пане гетмане Самойлович, что доказал ты, какую услугу Богу и отчизне сделал: Дорошенко в непрестанную неволю заслал, Чигирин со всею Сегобочною Украйною потерял, многому множеству крови христианской напрасно пролиться допустил и после такого мнимого благополучия обеих сторон гетманом титуловаться стал. Что же тебе от той запустелой сегобочной стороны? Рассмотри, какого ты чаешь от нея пожитка и обогащения. Нам кажется, что лучше было бы вам двоим быть на обеих сторонах гетманами и жить, как братьям, в любви и единомыслии, чрез что вы были бы и неприятелям страшны, и в корыстях своих Речи Посполитой украинской всегда умножались бы. Теперь же ты настоящий погубитель Чигирина и остатка Сегобочной Украины, потому что если бы ты не добывал и не взял его, вместе с Дорошенко, под свою власть, то и турчин не приходил бы добывать его. А впоследствии, через разумные медияусы, могла бы и вся Сегобочная Украина от турской власти, без всякого кровопролития, под высокую руку православного монарха с Дорошенко приклониться и тебя как единого пастыря знать; но ты так ожесточился на Дорошенка и на всю Сегобочную Украину, что и мало не хотел обождать до такого счастливого времени. А ныне дождался крайнего упадка и запустения отчизны нашей и уже теперь гимны, сложенные Дорошенку, тебе суть приличны, потому что за тебя, гетмана Самойленка, вконец опустела Сегобочная Украина, за что дашь ответ перед Богом всевидящим. Твоему разуму показался лучшим один человек, сын князя Ромодановского, нежели тысячи братии нашей, христиан православных, великороссийских и малороссийских, оставленных, без должной помощи твоей, на убиение бусурманам в Чигирине, Каневе и других местах. Кто тут слепоте твоего ума не удивится? Кто, рассмотревши такое жестокосердие твое, может с приязнью и зичливостью приклониться к тебе? И если кровь одного праведного Авеля вопияла от земли до Бога об отмщении Каину, то, как ты думаешь, не будет ли пролитая по твоей причине кровь премногих христиан скаржитися на тебя и просить справедливости у Господа Создателя, Судии праведного? Знай хорошо, что вскоре постигнет тебя то, о чем и не мыслишь, и ты кровию своею и чад своих заплатишь кровь братии нашей; за погубление многой братии нашей неожиданное на дом твой найдет губительство. Богатства твои, которые ты уже собрал и думаешь еще собрать, в день гнева Божия не помогут тебе, ибо одна правда избавляет мужа от смерти. Они перейдут в руки не трудившихся, и ты останешься сирым и бедным, и как по твоей вине отчизна наша сегобочная малороссийская запустела, так и дом твой возносящийся запустеет и в жилищах твоих живущего не будет; ею бо мерою мерил еси, тоею возмерится, по неложному глаголу евангельскому. Излагая все это вследствие сердечного сожаления о постигших бедствиях и крайнем упадке отчизны нашей малороссийской, Сегобочной Украины, мы вместо благополучия поздравляем тебя, желая, чтобы ты чрез тот упадок очнулся и, остерегаясь своего падения, поискал бы милости Божией для вечного живота и благополучия, невозбранно подаваемой всем просящим и ищущим ее, усердно прося которой и для себя, остаемся вашей вельможности зичливые приятели и братия, Иван Серко, атаман кошовий, зо всем товариществом войска низового запорожского. З Сичи Запорожской, септемврия 25, року 1678»
[878].
