Личность Серко как воина и как непобедимого героя производила большое впечатление на современников и на последующее поколение как запорожских, так и малороссийских казаков. Говорили, что равного Серко не было, не будет и никогда не может быть: на то есть заклятие от самого Серко: «Хто ляже рядом зо мною, то ще брат, а хто выше мене – той проклят». Говорили, будто запорожцы после смерти своего славного и непобедимого вождя, отправляясь в какой бы ни было поход, брали с собой и гроб Серко и таким образом пять лет подряд возили его тело и по воде, и по суше, твердо веруя, что Серко и после смерти своей страшен врагам казацким и что с ним, даже мертвым, можно побеждать басурман
[895]. Говорят еще и теперь, что после смерти Серко казаки отрезали его правую руку и с ней везде ходили на войну, а в случае беды выставляли ее вперед, говоря: «Стой, душа и рука Сирка с нами!» И по тому слову враги, как зайцы, бежали от казаков. Только потом, когда уж и самая Сечь была снесена, и все Запорожье уничтожено, казаки схоронили в могиле руку Серко, но не схоронили они с ней души его: он вовсе не умер, он жив до сих пор, он и теперь воюет где-то с врагами Христовой веры и казацкой вольности
[896].
Могила Серко, по-теперешнему, находится в деревне Капуливке Екатеринославской губернии и уезда, раскинувшейся при устье речки Чертомлыка, где некогда была Чертомлыцкая Сечь, в которой подвизался Серко. Она находится в огороде крестьянина Николая Алексеевича Мазая и представляет собой небольшой земляной холм, обсаженный кругом кудрявыми шелковицами да высокими тополями и увенчанный небольшой, поднятой вверх, в два без полутора вершка аршина высоты, каменной, на подставке, плитой, на которой сделаны с обеих сторон начертания. На восточной стороне этой плиты высечено распятие Христа с обычными при нем буквами И, Н, Ц, И; НС, ХР, НН, КА, К, П, Т, Р, М, Л, Р; на западной стороне, в самом верху, высечен небольшой четырехконечный крест и ниже креста помещена следующая надпись: «Року Божого 1680 мая 4 преставися рабь Бож Иоань Серько Дмитрови атамань кошовий воска запорозкого за его ц. п. в. (царского пресветлого величества) Феодора Алексеевича. Памят праведного со похвалами».
Сравнивая показание этой надписи с показанием современников Серко, кошевого Стягайло и писаря Быховца, а также с показанием летописца Величко, мы видим разницу в месяце в дне смерти Ивана Серко: надпись гласит, что он умер 4 мая; современники и летописец свидетельствуют, что он скончался 1 августа. Чему в данном случае отдать предпочтение? Основательнее будет отдать предпочтение свидетельствам современника и летописца на том основании, что едва ли памятник, стоящий теперь на могиле Серко, – тот самый, который поставлен был ему тот же час после смерти его. Дело в том, что через двадцать лет после смерти Серко запорожцы, отделившись от русского царя, перешли на сторону шведского короля, и когда русский царь восторжествовал над всеми врагами своими, а в числе их и над войском запорожских казаков, то он приказал всю Сечь, прославленную именем Серко, раскопать до основания и все ее могилы сровнять с землей. Русские войска, посланные в Чертомлыцкую Сечь и встретившие здесь упорное сопротивление со стороны казаков, до того дошли в своем ожесточении, что, по свидетельству современников, раскапывали могилы мертвецов и выбрасывали трупы погребенных в них казаков. Поэтому трудно допустить, чтобы в это время уцелел памятник Серко; напротив того, нужно думать, что он один из первых был разбит и брошен на землю. Потом, когда запорожцы вновь возвратились на свое гнездо, они могли соорудить Серко новый памятник и тут, делая по памяти надпись на нем, допустили некоторую неточность в показании месяца и дня смерти Серко.
Со смертью Серко слава низовых казаков надолго померкла, и запорожцы уже не играли никогда такой выдающейся роли в истории Южной России, какую они играли при своем знаменитом кошевом. В Сечи выступили другие вожаки, менее сильные и менее предприимчивые, чем Серко. Зато на Украине и в Москве, после Самойловича, царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, напротив того, явились выдающиеся деятели, каковы гетман Иван Мазепа и в особенности царь Петр Алексеевич. Мазепу запорожцы ставили наряду с Хмельницким и сложили на этот счет поговорку: «От Богдана до Ивана не було гетьмана». Оттого все попытки запорожцев после смерти Серко составить себе независимое положение и играть прежнюю роль оканчивались одними неудачами. Запорожье по-прежнему «шаталось» между Россией и Польшей с одной стороны и Крымом и Турцией с другой, ища везде точку опоры для своей политической независимости. Разница была лишь в том, что в прежнее время запорожцев боялись и заискивали везде, теперь же их только терпели и пользовались ими лишь в крайней необходимости.
В ноябре, после смерти Серко, в Сечь прибыл с царским жалованьем запорожскому войску посол Бердяев и, вышедши в раду, говорил казакам, чтобы они не думали делать того, о чем замышлял Серко, и присягнули бы на верность русскому царю. Запорожцы, приняв жалованье, в присяге послу отказали: «Для чего нам присягать? Мы великому государю не изменяли и изменять не хотим, а сукон прислано нам мало, поделиться нечем, не будет на человека и по пол-аршину: на Дон великий государь посылает денег, сукон и хлебных запасов много; мы против донских казаков оскорблены». Присутствовавший на войсковой раде посланец гетмана Ивана Самойловича, Соломака, слыша те речи запорожцев, заметил: «Гетман обещается присылать вам хлебные запасы, пошлите только ему сказать, сколько вам в год надобно, и денег будет присылать, из тех, что сбираются с аренд».
После этого стал говорить сам кошевой атаман Иван Стягайло: «Хотите ли вы или не хотите великому государю присягу дать, а я от себя дам, потому у бывшего кошевого атамана Ивана Сирка с гетманом Иваном Самойловичем была недружба и непослушание, и войску было худо, государева жалованья и от гетмана хлебных запасов не приходило много лет». «Есть за что присягать! К вам, старшим, прислано государево жалованье большое; вы и в Москву посылали бить челом себе о жалованье, а чтоб войску было жалованье, о том челом не били». Несмотря на такое заявление, кошевой Стягайло все-таки выказывал готовность на присягу царю и направился было для этого в сечевую церковь, но казаки заступили ему дорогу и не пустили. Всех больше шумел и протестовал войсковой писарь Петро Гук, не получивший из Москвы никаких подарков. Но это произошло вследствие простого недоразумения: в Москве не знали, что Быховец был старым писарем и вместо него давно уже выбран был Петро Гук, оттого последнего и не включили в реестр лиц, которым определены были подарки. Через ночь настроение Гука изменилось, и на раде, происшедшей следующим днем, после заутрени, он стал убеждать казаков присягнуть на верность русскому царю, и казаки послушались писаря и поцеловали крест в сечевой церкви. По возвращении царского посла в Москву в Сечь было отправлено еще 50 половинок сукон для войска и особое жалованье для Гука
[897].
