– О воеводах чернь и мещане давно хотели просить государя, но только их к тому не допускали, ради своих корыстей, полковники городовые; и как, по милости царского величества, даны жалованные грамоты на прежние привилегии киевским и переяславским мещанам, то они живут в благоденствии и от полковников никаких налогов не видят
[342]. А ныне на раде великий государь приказал бы все справы постановить и все, чем казаки были пожалованы и на каких статьях гетман и они в подданстве начнут быть, – все это утвердить; и если после того новоизбранный гетман какой проступок перед царским величеством учинит, то они о том будут писать великому государю и за тот проступок будут иметь право гетмана переменить.
– Вы говорите, что миргородский полковник Лесницкий – единомышленник с Виговским, а между тем сам Виговский пишет на Лесницкого, что через него вся смута происходит в войске, и называет его своим недругом, ищущим гетманства: еще как посылал его Богдан Хмельницкий наказным гетманом против татар и поляков, то он после смерти Хмельницкого долгое время не хотел возвращать ни булавы, ни бунчука.
– То было так: когда гетман Богдан Хмельницкий заболел, то послал против поляков и татар своего сына Юрия да Григория Лесницкого, дав ему булаву и бунчук; когда же войско возвратилось из похода и Лесницкий услышал о близкой кончине гетмана, то, проча гетманство другу своему, Виговскому, долго не хотел отдавать ни булавы, ни бунчука. Гетман же Хмельницкий, еще будучи живым, узнав, что Лесницкий прочит в гетманы Виговского, велел Лесницкого привести к себе и хотел было его казнить; Виговского же Хмельницкий велел оковать по рукам и положить лицом к земле, и так держал его чуть ли не весь день. Виговский, лежа на земле, все плакал и просил гетмана простить его, и гетман простил его. А что теперь Виговский называет Лесницкого своим врагом, то это один вымысел со стороны гетмана, – делает он это для того, чтобы войско не знало, что Лесницкий его друг и единомышленник; посланцы же хорошо знают Лесницкого, потому что три из них, Яков Остафьев, Семен Остафьев да писарь, живут в Миргороде, близко двора Грицка Лесницкого, и знают его исстари; когда и рада у него была, то и они в той раде присутствовали и слышали все его «смутные» речи.
В заключение запорожские посланцы били челом поскорее вернуть их с царским указом на Запорожье, потому что до приезда их туда с указом ни гетмана, ни его универсалов никто не будет слушать; кроме того, посланцы опасались, что, когда с весной придут татары, гетман одних из запорожцев ради тех татар оставит на Кошу, а других заберет с собой для рады; а гетманом его все не желают видеть и не верят ему, потому что он не природный запорожский казак, а польский ротмистр, взят в бою (при Желтых Водах) в числе языков и сделан от Хмельницкого писарем; уже по самой своей природе он никакого добра войску не желает; жена у него также шляхтянка большого дома и также ничего доброго не желает войску, больше всего думает о польской стороне и поляков считает вечными своими приятелями. Высказав все это, запорожские посланцы, наконец, объявили, что из всего посланного числа их из Сечи три товарища их с 34 лошадьми остались в Курске, и били челом о корме людям и лошадям
[343].
26 ноября те же запорожские посланцы, Михайло Иванов Стрынджа с товарищами, подали в Посольский приказ семь статей и в них частью повторили то, что написано было в «инструкции» от Коша, и то, о чем они вели разговоры с царскими дьяками, частью прибавили нечто новое; так, они просили совсем отозвать с Украины Виговского, Лесницкого и Тимоша, наместника гадячского, и других советников и арендарей; просили прислать в города украинские царских воевод и ратных людей и собирать «стации» на всех тех воевод и ратных людей с городов Малой России; брать сборы с мещан, купцов и арендарей всех королевских, сенаторских и кляшторных городов, мест и аренд и держать всю казну в стольном городе Киеве, а ту казну, которая до тех пор собиралась и войску запорожскому не давалась, сыскать по квиткам (распискам) и в жалованье войску за прошлые года раздать; приказать Виговскому свезти все привилегии и справы, также знамена, булавы, бунчуки, бубны, пушки, арматы в тот город, где будет рада для избрания гетмана, и то же велеть сделать всем полковникам и другим чинам, по избрании же нового гетмана, во избежание «замятии», велеть Виговского и советников или посадить в крепость, или же отослать в Москву; пожаловать посланцам царскую грамоту и отпустить их из Москвы на Курск, Путивль и на черкасские государевы города, откуда их будет провожать до Запорожья чернь городовая, которая от гетмана и его советников терпит великие обиды и потому для запорожских посланцев порадеет и врагам своим не выдаст
[344].
Проверив показания обеих сторон, в Москве хотя и нашли, что Виговский не совсем чист, а Барабаш не вполне несправедлив к нему, но все-таки гетманским посланцам оказали большее внимание, нежели посланцам кошевого. Это видно из того, что последним поднесены были подарки далеко не такой ценности, какие поднесены посланцам Виговского. Как говорят нам «Акты Южной и Западной России»: Барабашевым четырем человекам – по сукну по английскому по доброму, денег по 10 рублей; казакам первым десяти человекам по сукну по английскому, денег по четыре рубля; другим десяти человекам – по сукну по доброму, денег по три рубля; челядникам вполы (вполовину). Тогда как старшим из посланцев Виговского – по камке, по кармазину, по 40 соболей, в двадцать пять рублей каждый, по десяти рублей денег и т. д.
[345]
Те и другие посланцы были отпущены из Москвы 27 ноября.
Одновременно с отправлением посланцев в Москву кошевой атаман Яков Барабаш отправил к гетману Виговскому письмо, в котором старался снять с себя всякое подозрение во враждебных чувствах к нему и в замыслах идти войной на Украину. Но едва ли можно ошибиться, если сказать, что это письмо написано с тем, чтобы выиграть время, пока дойдут в Москву запорожские посланцы и принесут оттуда такую или иную весть в Сечь.
«Милостивый пане и добродию наш, гетмане его царского величества запорожский. Мы, атаманы и чернь, выслушав ваших послов и прочитав ваши письма при всей раде, отпускаем их до вашей милости, после которых и сами вышлем своих послов, и объявляем вашей панской милости обо всем, о чем мы писали и в первом письме, а именно что мы и не отрекаемся от христианства и не начинаем никаких бунтов, кроме тех, которые перешли к нам из миргородского повета, но они люди бедные, не имеющие ни самопалов, ни одежды, ни борошна, и притом они все или наполовину прибраны нами к рукам; мы же сами, казаки-зимовчаки, имея в городах жен и детей и маетности, не помышляем о таком своеволии, которое стало бы проливать кровь народа христианского. Что касается тех, о которых ты сам говорил нам, то мы напишем список их; рады их мы не послушали, и они, отправившись в города, метают ересь промеж вас и нас; мы с ними никакого общего умысла не имеем и готовы исполнять всякое приказание твое: что ты повелишь, то мы и будем делать: либо от татар обороняться, либо против ляхов идти. На города же идти мы, милостивый пане гетмане, и в мыслях своих не имели, с охотой пошли бы против неприятелей, ляхов. Подлинно была бы горшая смута, если бы мы пошли грабить и шарпать города и проливать кровь, как делают это вышеописанные… Послы вашей милости скажут вам, какие тут у нас замыслы. Объявив обо всем этом, отдаемся в ласку вашей панской милости. Дан из Запорожья, с Коша, с Козулины
[346], лета 1657, ноября в 14 день. Вашей панской милости нижайшие подножки Яков Барабаш, атаман кошевой, со всеми атаманами и чернью, обретающеюся в Запорожье, Пашко Савин, Марко Корсунец, судьи войсковые»
[347].
