Отправленный в Москву донской казак Григорий Зять добавил к первому своему показанию еще то, что гетман Виговский, по слухам, которые ходят среди запорожских казаков, находится также и в сношениях с поляками, что с ним заодно миргородский полковник Григорий Лесницкий, но что чернь в городах малороссийских стоит твердо за московского царя, а гетману обещает во всем вредить: когда будут возвращаться от царя послы запорожских казаков, то люди, которым гетман приказал схватить послов, к гетману их не повезут; напротив, соединятся с ними и начнут хватать гетманскую старшину, которая в одной думе с ним. Татар же, которые переправились через Днепр на нашу сторону, запорожцы хотели побить, но, видя, что их чересчур много, не решились на то. Как говорят «Акты Южной и Западной России»: услыша он, Григорий Зять, измену гетмана в ноябре месяце, после Филипповых заговен, нарочно пошел из Запорожья, чтобы донести близким людям государя о замыслах гетмана
[354].
Как и следовало ожидать, гетман, узнав о доносе, сделанном в Москве донским казаком, тот же час отправил от себя посланцев в Москву, Никифора Емельянова с двумя товарищами, пятью казаками и с одним крымским татарином Урасом [иначе – Ураско и Ораз Рысаев], пойманным будто бы под Уманем. Прибывшие в Москву гетманские посланцы говорили, что теперь гетмана все слушают и все с ним живут в согласии, что на гетманстве он останется всего три года до тех пор, пока возмужает Юрий Хмельницкий; что будто бы гетман вовсе не думал вступать в дружбу с крымскими татарами и даже отразил их шеститысячный отряд, приходивший под Умань перед заговенами на Филиппов пост; что он заставил их уйти назад и добыл языка, татарина У раса Рысаева. Однако этот же самый татарин, допрошенный в приказе, показал, что шли они, татары, всего лишь шесть человек, к царевичу калге в Аккерман; из них двое пошли в Аккерман, а четыре поехали к Черкассам, чтобы одобычиться там; в числе первых был и У рас; на них наскочили казаки, одного убили, а его, Ураса, захватили живым в плен. А что до ратных крымских людей, то все они находятся пока с царем в Крыму и выйдут на Украину только тогда, когда станут реки, и то по просьбе гетмана, который сам присылал к крымскому хану послов, чтобы быть им в дружбе.
Однако московский царь и тут не поверил или не хотел поверить справедливым вестям об истинных симпатиях гетмана к татарам и ляхам и о несомненной антипатии его к Москве. Царь даже одарил гетманских посланцев и мирно отпустил их назад
[355].
Итак, ни запорожцы, ни донцы, ни даже сами татары не успели поколебать веры царя в гетмана Виговского. Но теперь против него выступил собственный полковник Мартын Иванович Пушкарь. Летописцы различно объясняют причины вражды Пушкаря к Виговскому. По одним, более близким к описываемому событию, Пушкарь ожесточен был против Виговского за то, что не был приглашен в Переяслав при окончательном избрании Виговского на гетманство
[356]. По другим, стоящим дальше от описываемых событий, летописцам – за то, что Виговский вместо того, чтобы «быть только за гетмана», сделался настоящим гетманом
[357]. В царской грамоте говорится на этот счет, что полковник Пушкарь действовал по наущению посланцев Барабаша, Михайла Стрынджи с товарищами
[358]. Так или иначе, но Мартын Пушкарь, проведав, куда протягивает свои руки гетман, тотчас же решился объявить себя против его замыслов. Где же должен был Пушкарь искать себе сочувствия и помощи против Виговского? Нигде, как в Запорожье. Итак, Пушкарь снесся с запорожцами и стал просить у них помощи для борьбы, которую он имел намерение открыть с гетманом. Запорожцы дали Пушкарю 600–700 человек доброго товарищества с Яковом Барабашем во главе и отправили их в Полтаву. В Полтаве Пушкарь присоединил к запорожцам свой полк и готовился оказать сопротивление Виговскому. Последний, видя вооружение Пушкаря и неприязнь к себе запорожцев, пытался сперва подействовать на Пушкаря путем убеждения, но, не преуспев в этом, отправил посланца к крымскому хану с просьбой о помощи. Хан отвечал, что он все сделает, чего потребует от него гетман
[359].
Итак, затевалась борьба Виговского и его сподвижников, тайных врагов Москвы, и Мартына Пушкаря и его союзника Якова Барабаша, явных сторонников Москвы. Сама Москва была на стороне гетмана, во-первых, потому, что она поддерживала принцип должного повиновения властям, а во-вторых, потому, что Виговского защищал весьма известный и весьма влиятельный в то время человек – нежинский протопоп Максим Филимонов.
В продолжение всего этого времени запорожские посланцы Михайло Стрынджа и товарищи, отправленные в Москву с перехваченными листами от гетмана к крымскому хану, все еще не успели возвратиться назад. Принятые царем в Москве, они выехали в обратный путь только в половине января 1658 года и везли с собой царскую грамоту к войску «для полной рады»
[360]. Доехав до города Путивля, Стрынджа послал в Полтаву к полковнику Мартыну Пушкарю казака с просьбой выслать ему в Путивль, для охраны от Виговского, несколько десятков человек собственных казаков и дать известие в Сечь, чтобы за порогами Днепра товарищи Стрынджи не печалились о нем, потому что он благополучно возвращается назад с данными грамотами и жалованьем от царя. Пушкарь, получив просьбу Стрынджи, дал известие о нем в Запорожье и вместе с тем послал от себя двух казаков в Путивль, Данила Гиресимова и Ярему Маркова, предупредить Стрынджу о том, что Виговский, жестокий враг запорожцев, затеявший «злую и явственную против царского величества прехитрость», стережет запорожских послов в Константинове и хочет поймать их. Пушкарь горячо убеждал Стрынджу не верить никаким клеветам и обнадеживаниям Виговского, который, забыв Бога, правду и крестное царскому величеству целование, с обманом живет и с хитростью от царя отступает: «Вас, товарищей моих, прилежно прошу и оберегаю пребывать в береженье от Виговского, всем воеводам и окольничим об измене его весть чинить, чтобы нам, христианам, веру православную и церкви Божии соблюсти». Предостерегая Стрынджу о коварстве Виговского, Пушкарь вместе с тем извещал его, что на Запорожье поставлено полтораста товарищей, а в Великом Лугу, при Паломе, заняв несколько улусов, двести человек казаков ожидают счастливого возвращения своих послов. Получив лист Пушкаря, Стрынджа передал его путивльскому воеводе Зюзину и стал просить воеводу отпустить его, Михайло Стрынджу, и двух черкас, от Пушкаря присланных, в Москву. Воевода Зюзин отправил письмо Пушкаря к царю, но самого Стрынджу без царского указа не решился отпустить в Москву
[361].
