На Троицу Землю называют именинницей. И точно молодеет седое старчество. Луга на бескрайних горных просторах покрываются пухом одуванчика, как белоснежным одеялом. Здесь дышит седой Урал.
Рано утром на Белой горе густой туман обволок монастырь. К нему подниматься высоко. Вход даже в Нижний собор по высокой крутой лестнице. Здесь Кресто-Воздвиженская церковь. В ней старинные образа, молитвы, записанные на бересте, и освященные камушки. Очень любят Иоанна Златоуста. Прихожане тихо молятся, слушают, как батюшка смачно духовным воззванием призывает «Премудрость, вонмем».
В храме строгая тишина, точно успокоенная роженица увидела свое спящее дитя. После службы мы спускаемся к подножию холма и едем домой. Уже теплеет, и ярко светит солнце, будто дождя и не было. Навстречу летят белые бабочки. В этом году их откуда-то целое море. Все летят, как хлопья снега, создавая в воздухе легкий шелест. Откуда они только? Начинает цвести тополь, засыпая землю «седым» пухом. Все это летает и слабо волнует. На обочине растут широкие пиканы. Скоро и из них вырастут вкусные дудки, и из цветков тоже полетит «седой» пух. Седой Урал провожает меня.
07.06.12.
Божий блик
Утром пекинес Ники лбом открывал дверь в мою комнату и ложился возле дивана на спину, выставляя мохнатую грудку. Тельце его напоминало маленького кабанчика, а сам он был ярко-золотой, как спелый кабачок.
Ники будил меня. Ведь со мной он по утрам ходит в лес.
В этом году осенний лес особенный. Нарубили деревья, выкорчевали пни, военруки наставили красные пометки на деревьях, а строители проложили дорожку возле леса, поставили фонари и столики со скамейками для бабушек и молоденьких мам.
Но мы с Ники ходим в лес совсем не посидеть на лавочке, а приобщиться к природе. Ники обнюхивает каждую травинку и кочку, и я стала присматриваться к каждой веточке, пню, дереву и листочку.
Взяла маленький альбомчик и карандаши и стала рисовать. И Ники мне сопереживает. Присмирел, как примерный ученик, слушается, и в стороны, как бывало прежде, не тянет.
Вот пенек. Под ним большая нора, точно там ход для гномов, но похоже на бомбоубежище. И таинственно. Чудится опасная кнопка, на которую нельзя нажать, так неприятно, как наступить на лягушку.
Иду дальше. Маленький пень посреди дорожки, словно высунул носик зверек-горностай и не пускает меня дальше пройти. Охранник леса. Его, деревянного горностая, обойти нужно.
А вот еще пень. С одной стороны – коряга, будто знак вопроса, с другой – дева распустила волосы. Древесная кора как волны пластично изогнулась и фокусирует вид девы. Деревянная пластика.
Сколько здесь пней вокруг, словно станки, много сравнений, фантазий, предложений: пни-станки, пни-стулья. Вот пень-седло, вот, как привалившаяся тяжелая сумка у подножья березы болезненный вырост, вот пень-якорь. Пень – как шапка Арлекино с загнутыми концами-корнями. Так и играет, и играет воображение. Опасно с этим пнем-шутом, под ним вырванная трава.
Это же лесной кабачок «12 стульев»! Заходи, повеселись, поговори, пошути. Вон и на пенечке просыпано для птичек пшено. Значит, и пир горой для лесных жителей! И птички запели: заходи, заходи в кабачок «12 стульев». И сросшийся пень из двух деревьев подвалился набок, как пьяные друзья, раскачиваясь с песней «А когда на море качка…». А мне хочется сказать: «Мы с Тамарой ходим парой».
Хотя какая здесь качка? Лес не море, хотя деревья покачиваются иногда, стряхивают капельки-росинки после дождя. Я рассматриваю листья. Дубовые – словно тигровые лапы, желтые в коричневую полоску. Из таких лапок можно шапку-ушанку Лешему сшить. Хм! Дубовая шапка, даже страшно. И желудевый колпачок подвернулся мне, как старое бабушкино пенсне. Усатый орех заулыбался мне, как дедушка с лохматой бородой.
Стоит непонятный старичок, крестится на опадающий лист, что-то пошептывает. В лесу светло-светло. Огромные кленовые листья размером со сковороду.
И будто вся осень жаркая, подогретая на сковороде лета до золотисто-румяной корочки. И совсем не холодно, прошел дождь, и капли размочили мхи и лишайники, и они засверкали цветами фломастера на дубовой коре, играя по клавишам мелодию зайца «А нам все равно». Наверно, все это знал Болотный попик из стихотворения А. Блока. Вот и береза отвернула бересту-страницу своей лесной книги. Читай, читай.
А вот пень весь зеленый, ему не до мховых носков, как другим братьям. Он весь зеленый и улыбается, как крокодил, разинув свою пасть, куда засыпались семена и листья. И вдруг с другой стороны превращается в оборотня. Крокодил-пень становится похож на гусара. А, может, это господин в цилиндре сидит и мечтает, смотрит на Луну в свою подзорную трубу, когда все спят. А вот пень, скорее большое упавшее дерево, словно лег набок больной, и не повернуться ему от тяжести.
Дальше в лес не ходят. Там лесная больница, лежат больные деревья. А рядом место врача: растет крепкое здоровое деревце. И за всеми наблюдает «Архимед». Это такая вековая болезнь, нарост на стволе березы, как борода философа. А вот сломанный ствол дерева весь оброс чагой. Словно чепчики разных размеров Варвара Ивановна развесила на торговой стойке.
Радуются деревья, подняли свои руки-ветви кверху. Ждут, что подарит им природа, что нарисует. Я приглядываюсь к листьям. Наверно, там что-то нарисовано. Хочу найти какой-то рисунок. Вот на дубовых листьях загорает буква «К». «Какие они грамотеи», – думаю я. Еще и нечто на иероглиф похожее надписали. Держу непонятный лист с подобием иероглифа. А саму меня что-то толкает: ищи, ищи. Найдешь еще портрет. Ну, какой может быть портрет из листьев. Если только флорист – художник подведет.
Я остановилась, смотрю и вижу: Богородица с младенцем так на листочке и отпечаталась, словно божий блик это.
Много было солнечных зайчиков и желтых пятен на листьях. Зайчики ускользали, пятна проходили. А этот листик я возьму домой и сохраню под рамкой. Я смотрела на него и решила потрогать. Капля упала с него, как целительная благодать. Эта моя капля, будет вдохновлять меня.
Я оторвала листик и пошла дальше. Капли на ветках были прозрачными, как бусинки, и сверкали, как новогодние лампочки.
С Ники мы набрели на заброшенную землянку. И вдруг страх, что моя капля вдохновения вдруг обернется вредоносной бомбой, заставил меня вспомнить Моление Даниила Заточника, потом медицинский кабинет, потом что-то замерло во мне, я остановилась, подумала, секунда… и я пошла дальше. Пекинес послушно бежал за мной.
02.11.14.
Кактусы на Рождество
Это было Рождественское торжество. Цветущий «Зимний сад» пышно цвел и веял, как на балу нарядные дамы, а растения располагались на разных ярусах, играя яркими цветами орхидей, словно далекие позывные. Орхидеи сидели большим содружеством на подвесках, живых изгородях, напоминая рог изобилия.
Мы прошли мимо этой ослепительной прелести и направились в зал кактусов. И перед нами открылся особый цветочный город, где каждый кактус, как дом. Впереди стояли целые кактусовые деревья, кактусы, изменившие свою внешнюю форму, их силуэты были похожи на старые ивы и березы, и, словно птенцы в гнезде, были подвешены «остроклювые» суккуленты. Кактусам в этом городе, видно, было весело, и они строили рожицы. Вот кактус, вроде высокого столба, вот – вроде тюбетейки, вот – дедушка с косматой бородой, а вот самый лохматый, как мишка и зайчик с цветами. Чудаки! Сколько воплощений! Даже алоэ похож на раскрытую книгу, и как усатый Штраус улыбается всем проходящим. Среди них маленькие кактусы, словно ввинчены, а вместе напоминают кремовые розочки для торта. Другие – вроде змей. И огромная, как большой горшок под пальму, каменная роза пустила отросток, словно закурила трубку. А рядом целый звездный курган из суккулентов.
