Фургон компании с сейфом золотого песка прибыл из Сан-Франциско на следующий день. Его сопровождали четверо. Звали их Бартон Таггет, Майлз Бранко, Джеррод Спейд и Дьюк Чэндерли. Они были в грязных «стетсонах», и у каждого на поясе висел «кольт». Во имя компании они были готовы объявить войну лежебокам, сачкам и трусам, которые отказываются копать серебро из-за какой-то там неполадки воздушных насосов. Когда они увидели вместо четырехсот человек только пятьдесят и нового десятника — рыжебородого одноногого шотландца, их настроение переменилось. Когда они побеседовали с шерифом Мак-Ки, доком Льюисом и Дэниелом Кайли, когда увидели тело девочки в гробу и пораженные ужасом глаза мальчика, задушившего ее в кошмаре, то засели в последнем оставшемся салуне под взглядами последних оставшихся жриц любви, попили виски, покурили сигары и решили, что для такой фигни, как тут, они уже слишком старые.
Но штука в том, что у этих ребят были принципы, не раз подвергавшиеся испытаниям и выдержавшие их. Так что когда настала ночь, и по всему Стоун-Черчу загорелись лампы, и сама церковь стояла молчаливая и массивная в центре города, бойцы компании решили: черт его знает, есть ли у демонов кровь и черная она или красная, но четверо ветеранов Гражданской вполне могут это выяснить.
— И они спустились в шахту с Дэниелом Кайли и шерифом Мак-Ки, — продолжала Ариэль. «Жестянка» проехала большую огороженную парковку с кучей грузовиков, фургонов и трейлеров. Знак над ней сообщал: «Для торговцев». — Они спустились, чтобы найти эту женщину. Это существо, чем бы оно там ни было. И все. Конец истории.
— То есть как это, на хрен, конец?! — чуть не заревела Берк.
— Да ладно! — сказал Терри. — Не может быть такой конец.
— Хорошего конца нет, — пояснила Ариэль.
Тру оглядел машины на стоянке для торговцев. «Кольца Сатурна — тату». «Инк. Бодиарт от Сарафины». «Тату — шок». «Племенные рисунки». «Живая игла».
— Расскажи до конца, — попросил он, проезжая мимо.
— Я слышала и читала про один дневник в какой-то библиотеке. Под замком, доступен для изучения лишь парапсихологам и священнослужителям, — тихо сказала Ариэль. — Написан одной из стоун-черчских проституток. История о том, что она и все ее коллеги, кроме двух, уехали в фургоне, пока бойцы, шериф и проповедник спускались в шахту. Женщины не оглянулись, но все подробности — из этого дневника. О нем говорили в том документальном фильме на канале «История». Женщины ничего не слышали — ехали себе. Но когда компания перестала получать известия, то наняла сыщика из агентства Пинкертона в Тусоне — выяснить судьбу своих инвестиций. Детектив не нашел ничего и никого. Пятьдесят с чем-то человек, четверо бойцов — исчезли. Никаких следов борьбы. Лошади, мулы, коровы, свиньи — ничего. Ничего живого в Стоун-Черче не осталось. Но белье висело на веревках, грязные тарелки лежали в тазах для посуды, швабры и метлы прислонены в углах, будто их владельцы вышли на минуточку. На одном столе — сковорода с пирожками. В каких-то домах двери были открыты, в других закрыты. Сейф нашли запертым в камере в конторе шерифа. Все мешки с золотым песком на месте. В гостиной дома проповедника нашли пустой гроб детского размера. Еще два момента: сыщик обнаружил, что все надгробия на кладбище повалены и окна в церкви выбиты изнутри. — Она смотрела вправо через зелень тонированного стекла и сейчас слегка прищурилась. — Вот она.
И они увидели то, куда смотрит Ариэль.
Церковь стояла в двух-трех милях, господствуя над чуть поднимающейся местностью. Крыша провалилась. Шпиль если и был, то следа от него не осталось. Каменные стены раковиной окружали пустую середину. Даже с такого расстояния при полуденном солнце виднелись полосы извести. Земля под стенами была пепельного цвета. Там и сям валялись в беспорядке кучи бревен. Открытый каркас здания, изъеденного ветрами в клочья, еще стоял, но дни его были сочтены. Зато сама Каменная Церковь… она выстояла сотню лет и могла бы простоять еще сотню, хотя прихожанами ее сейчас были только ящерицы да скорпионы. Дорогу, ведущую к городу, перегородила массивная железная решетка, замкнутая чем-то вроде гирлянды цепей и бухт колючей проволоки. Проволока обвивала вершину, как колючие волосы — плешь на темени. Через равные интервалы были расставлены знаки, написанные люминесцентной оранжевой краской. Прочитать их было невозможно, но легко было догадаться: «Опасность», «Проход запрещен», «Проход на свой страх и риск», «Нарушители будут…»
А что они будут? «Поглощены пастью ада»?
— Вся эта история — попсовое вранье, — сказал Кочевник, но не слишком громко.
Между «Жестянкой» и Каменной Церковью встала стена коричневого камня, поросшая кустистой травой, и церковь скрылась из виду.
Глава восемнадцатая
Тру раздумывал.
Ответ на исходный вопрос он получил: Гарт Брикенфилд решил сменить название своего ежегодного фестиваля «Апач Лип» с целью создания более мрачного имиджа. История выбрана такая, которую можно отослать по почте десяти знакомым, и к концу дня ее будет знать уже сотня человек — или несколько сотен? Реклама, реклама и реклама. Реклама — и плюс нотка жути, оттенок сатанинской серы. Плюс привлечение торговцев, которых Брикенфилд для этого фестиваля привечал. И выходит, что старик, притворяющийся, будто возится с древними самолетами, на самом деле строит летающую зоопалузу.
[31]
За следующим поворотом музыка стала уже ощутимой.
Первым, как всегда, бас. «Жестянка» начала вибрировать в такт еще раньше, чем бас стал слышен. У кого-то были выведены на максимум мощные колонки. Ворота амфитеатра открывались в полдень, и по расписанию, которое было у Тру, первой на сцену выходила группа «The Bleeding Brains».
И играла она очень, очень громко.
Тру замедлил ход. Машина катилась к оранжевым воротам, где ребята из охраны проверяли въезжающих ручными сканерами. Тру опустил стекло и услышал в полную силу гром бас-гитары и бас-барабана, отражающийся от каменных стен и, быть может, двух сотен бритых голов. Чувствовал он себя как боец компании из рассказа Ариэль: слишком он стар для такой фигни — но он называет себя мужчиной и потому должен спуститься в эту самую шахту.
— Спасибо, сэр, — сказал охранник с голубым солнцезащитным кремом на лице, проверив пропуска. Заглянув в машину, он крикнул: — Дайте жару, ребята! — и взметнул кулак в воздух.
Они въехали на грунтовую парковку за сценой. Как на любой парковке за сценой любого фестиваля, здесь была фантастическая панорама из многих элементов: военного лагеря, пикника у барбекю, беспорядка лаборатории сумасшедшего ученого — ящики, коробки, непонятная электроника, — генератора на всякий аварийный случай, строя побитых грузовиков, трейлеров и фургонов из сомнительного автосалона в плохом районе города. Мрачное место за цветастыми транспарантами на ярмарке, куда сваливают объедки сластей.
Тру припарковался между рядом зеленых передвижных туалетов и лиловым фургоном, разрисованным оскаленными серебряными черепами.
