Спят вампиры всю ночь напролет.
Мне рубашка смирительная жмет…
Бедлам о-го-го!
Монстр кровавый с ножом мясника,
Наигравшись, задал драпака.
Нищий в поле сидит голяком
И банкир на мешке золотом.
Быть смелей призывал президент,
Но свалил в подходящий момент.
Бедлам о-го-го!
В конце песни Кочевник, вспотевший и заведенный, встал на краю сцены, принимая на себя реакцию публики, отличную пока что, и рявкнул в микрофон фразу для другого Го-Го, того самого Феликса, который там в Далласе, или Форт-Уорте, или Темпле, или Уэйко, или где еще он там сегодня скалит зубы и продает машины:
— Знай свою роль и засунь ее себе в задницу!
И на это реакция была куда сильнее, чем на песню.
К концу третьей песни, аранжированной Терри, «Не пачкай мне рубашку кровью», Ариэль стала пропускать аккорды и отставать от ритма. Выбилась из колеи, утратила концентрацию, и не только от темпа и напряженности. С этим бы она справилась, нет, это ее чувства грызли ее изнутри. Это сама атмосфера «Стоун-Черч», темное стальное ощущение… чего именно? Ненависти? Презрения? Она здесь была не в своей стихии, она была уязвима и под угрозой. Совсем просто говоря, она чувствовала себя легкой мишенью. И еще она заметила, что задник сцены и кулисы разрисованы под кирпичную кладку с полосами извести.
А все остальные выкладывались на полную катушку. То и дело на Ариэль поглядывали вопросительно то Терри, то Джон, приподнимали брови, молча призывая ее собраться, но нервы ее подводили. Представление продолжалось, жаркий ветер задувал вокруг складок навеса над головой, все больше и больше народу входило в турникеты и тут же вливалось в толпу танцующих, в костоломную пляску, а сама Ариэль чувствовала, что отстает от друзей.
После посещения Джорджа в больнице ее преследовала одна мысль. Днем и ночью, в темноте и при свете она не могла ее стряхнуть.
«Оно было там, наверху, — сказал Джордж. — Сложенное, с острыми краями. Крылья ворона».
Ждало его смерти, сказал он им.
И потом… появление этой девушки.
Я в тебя верю, Джордж.
«Я думал, она — ангел смерти, — сказал тогда Джордж. — Но сейчас я думаю, что она — ангел жизни».
Ариэль еще раз пропустила аккорд и запуталась в проигрыше в первом припеве «Твое тело — не твою душу», и тут уж заслужила по-настоящему недоуменный взгляд от Джона Чарльза. Приближалось ее соло на середине этой песни, надо было собраться, но… почему же Джордж увидел в больничной палате эту девушку, что была у колодца? Не кого-нибудь, а именно ее?
Почему ее?
И слова насчет поехать обратно и посмотреть, осталось ли там это место — а куда же ему деваться? Оно там было, они его видели, что ему сделается?
«Нужно вам, что я написал?» — спрашивал Джордж.
Про ту песню.
Она вспомнила Майка, вспомнила начало: «Добро пожаловать».
И тоже от той девушки у колодца.
Настало время ее соло.
Она опоздала на полтакта, но взметнула «Темпест» в воздух, шагнула к краю сцены и стала рвать металл и раскручивать густые капающие витки над головами зрителей, и слева публика полезла через сетку.
Ариэль сбилась, смешала пригоршню горячих нот, откатилась на шаг назад, но снова подхватила мотив, потому что все-таки она профессионал. Кочевник, Терри и Берк тоже увидели лезущие через сетку татуированные тела. Охранники Гарта Брикенфилда пытались столкнуть их обратно, но те, что уже перелезли, шли вперед, и охрана их толкала обратно и орала, но Ариэль из монитора слышала только голос своей гитары. На сетку навалилась толпа, напряжение мускулов против стальной проволоки, и вдруг изгородь рухнула. Просто упала и исчезла под кипящей стеной. Тела рванули вперед, водоворотами обтекая охранников, каждый из которых уже отбивался в одиночку. Съемочные группы пытались убраться с пути, но некуда было убираться, их захлестнуло приливом и прижало к сцене, и больше не осталось перед сценой пустого места, и должно было начаться настоящее веселье, крутое веселье татуированных, загорелых и красноглазых музыкальных фанатов.
* * *
— «Прайм», говорит «Шелтер».
— Слушаю, Кларк.
— За нами на дороге машина. Черный «ренджровер». Номер через секунду будет на мониторе… да, о’кей. Номер аризонский. Водитель останавливается у ворот. Дверцы открываются. Вроде бы… трое мужчин и одна женщина. Нет, двое мужчин и две женщины. Не уверен.
«Ты не один такой», — подумал Тру.
Он расхаживал по парковке, следя за обстановкой и держа «уоки-токи» наготове, бродя между грузовиками, фургонами и трейлерами, и пока что очень много видел лиц неопределенного пола. Он остановился возле небольшого трейлера и посмотрел на юго-восток, туда, где расположилась группа «Шелтер».
— Что они делают?
— Они… Похоже, они хотят перелезть через ворота. Один пытается… нет, сдал назад.
— Глупые мальчишки, понимать бы должны, — сказал Тру, хотя помнил мальчишку, который лазил через многие барьеры колючей проволоки и запертые ворота, а ведь понимать бы должен был. Он пошел дальше, взметая красную пыль черными носами туфель. — Уехали?
— На месте, сэр. Похоже… посмотрю сейчас в бинокль… похоже, травку решили покурить.
— «Прайм», говорит «Сигнет», — вмешался другой голос. — На стене муха. Вы меня слышите?
Тру почувствовал, как сжались челюсти. Веселость, вызванную сообщением о курильщиках, как ветром сдуло.
— Вас понял, — ответил Тру. — Дистанция?
Он уже повернулся лицом на северо-запад. Музыка гремела оттуда. Муха поднималась на противоположный склон горы, и у нее будет открытый обзор сцены.
— Триста двадцать семь ярдов.
При такой дистанции по дальномеру муху от сцены будет отделять более пятисот ярдов. Все еще поднимается, стрелять не сможет, пока не достигнет высоты группы «Сигнет».
— Подробности, — попросил Тру.
— Определенно с винтовкой, — сообщил командир «Сигнета».
Тру лишь секунду потратил, чтобы глотнуть слюну.
— Берите его. Вы знаете, что нужно. «Лоджик», вы в резерве. Как меня поняли?
— Понял вас, — ответил «Лоджик».
Тру пошел дальше. Через некоторое время он сообразил, что ходит кругами. Посмотрел на часы. Посмотрел на солнце. Прошел мимо почти голого мужика с длинными каштановыми волосами и тощей девицы топлесс, вытянувшихся вместе в теплой воде надувного детского бассейна. Поднес ко рту «Уоки-токи»:
— «Сигнет», как меня слышите?
Ответа не было. Наверняка заняты сейчас.
Он услышал из амфитеатра звук — завывание гитар, задающий ритм грохот ударных, яростные вопли клавиш и хриплый голос Джона Чарльза, но и еще что-то. Как крылья тысячи птиц. Однако наверху было только небо, полное белого огня.
