Ариэль улыбнулась.
— Зато крутила роман с Тоддом Рандгреном, — сказала Чэппи. — И слегка еще с Джо Страммером. И массаж спины делала Игги Попу. А Роберт Плант мне руку целовал как-то в Голливуде, прямо на бульваре Сансет. Такое не забывается никогда.
— Да, наверное.
— Ух, какой там был музыкальный фон, просто ох… — едва заметная пауза, и Ариэль уже ждала крепкого слова, но Чэппи взяла себя в руки, — …охнуть и ахнуть, — сказала она. — Сколько всего происходило, сколько было групп. Как оно было искрометно. И мы в середине всего этого. Никто сейчас не поверит, сколько песен было написано о сестрах.
Ариэль кивнула. Чэппи не стеснялась признавать свое членство в сестричестве групи. Если послушать, как она рассказывала раньше, Чэппи и ее «сестры во утешении» полностью посвящали себя сохранению рассудка у своих рокеров и обеспечению им комфортной жизни, чтобы ничто не мешало созданию шедевров. Их рождению.
Ариэль допила сок и снова сказала спасибо.
— У меня кофе есть. Хочешь? — Чэппи показала на кофейник. На столе стояла ее собственная чашка — сувенирная, может быть, оригинальная, с групповым портретом «The Eagles». — А… ты же, наверное, из чайных девочек, не кофейных?
— Верно.
Чэппи налила себе кофе.
— Так ты думаешь, что мистер Аллен и эти люди сумеют вас защитить? — Она потянулась к буфету, открыла его плавным, неспешным и полностью машинальным движением, завершившимся доставанием полубутылки «Джека Дэниэлса». Как будто ничего естественнее нет, чем плеснуть глоток виски в утренний кофе. — Полагаешься на ФБР?
— Похоже, что да — пока что.
— Ну, пока ты жива. — Чэппи закрыла бутылку и отставила в сторону. Пригубила своего высокооктанового горючего. — Как и моя дочь. Но ты же знаешь, что вчера ты едва не погибла? Нэнси Грейс по телевизору вчера сказала, что этот тип со «Стоун-Черч» подражал Джереми Петту, и она думает, что будут и другие. Слушай, если бы ты была моей родственницей, я бы вскочила на самолет и полетела за тобой. И сказала бы, что никакое турне и никакая музыка не стоят того, чтобы за них идти на гибель. Я бы сказала: отложи все, пока этот псих не окажется за решеткой.
— Вы что-нибудь подобное говорили Берк? — спросила Ариэль, зная ответ.
Чэппи сделала еще глоток.
— Знаешь, это, наверное, самый затертый штамп в мире, но я все-таки скажу: Берк шагает под свой барабан. Иной, который только она слышит. Она может испугаться, но никогда этого не покажет и никогда ни перед кем не спасует. Даже перед этим… — Снова повисло в воздухе слово и снова не упало. — Даже перед этим психом.
— Берк — сильный человек, — согласилась Ариэль. — Завидую ее силе. Умению добиваться того, чего она хочет.
— Да, отличный был бы мир, если бы каждый был как она. — Чэппи попыталась улыбнуться, но не очень получилось: слишком много было горечи в сердцевине улыбки. Чэппи встала и пошла проверить мультиварку.
Ариэль решила, что хватит рассиживаться.
— Я, наверное, выйду пройтись сейчас, — сказала она. Накануне она во дворе перед домом заметила деревянную скамейку под эвкалиптом. — Спасибо за…
— Я удивилась, что она вообще согласилась приехать, — перебила ее Чэппи, и Ариэль собралась отбивать нападение. — Даже пусть Флойда нет. Удивилась, но и только.
— Ну… — У Ариэль было чувство, будто она ступает на зыбкую почву. — Может быть, она хотела проверить, все ли у вас в порядке.
— Мне пришлось почти умолять ее приехать. Забрать то, что он ей оставил. Он мне прямо сказал в начале прошлого года: если с ним что-нибудь случится, он хочет, чтобы она получила то, что он для нее сохранил. Это для него было важно. — Она кивнула. — Да, очень важно. И еще письмо. Я ему сказала, что ничего не случится, все с ним в порядке, надо будет только еще раз проверить для надежности. Мэнли приходила дважды в неделю проконтролировать, какой принимает лекарство, и давление померить. Но он… Он сказал, что иногда устает. Вот просто устает. Ведь все устают. — Она поднесла чашку ко рту, но так и не глотнула, опустила, не коснувшись губами. — Они все что могли сделали — бригада «скорой». Я видела, как они работали, и знаю. Но Бог ты мой, как же мне его не хватает. — Рука взметнулась вверх, пальцы прижались к губам. Глаза заблестели. — Но главное — он очень, очень старался. Старался быть Берк отцом. Только она его держала на расстоянии. Поворачивалась спиной, что бы он для нее ни делал. О’кей, ну так он… он не был величайшим барабанщиком в мире в отличие от Уоррена — который сам о себе так думал. Флойд не знал музыки и не шатался с группами, а что любил больше всего на свете — так это читать. Или сидеть на диване и смотреть футбол или старые фильмы, и не было в нем блеска… но было что-то существенное. Ты меня понимаешь?
Она посмотрела на Ариэль с надеждой, и та ответила, что понимает абсолютно.
Чэппи заговорила снова, с очень уважительной интонацией:
— Флойд был никак не Тодд Рандгрен. И не Джо Страммер или Игги Поп. Да и не Уоррен Бонневи тоже. Ему не случалось сказать, что выйдет за сигаретами, а через три дня позвонить из Лос-Анджелеса и попросить прислать денег, потому что он вот-вот получит концерт с самым модным исполнителем, кто там первый сейчас в чарте. А потом кулаками пробивать дырки в стене, потому что ему не перезвонили. Господи, да если бы дом, в котором Берк выросла, умел бы говорить, мы бы охренели от крика — прости за слово, но так и было бы. Флойд не орал, не вопил, не впадал в ярость в три часа ночи, заявляя, что это я сперла его палочки и закопала их на заднем дворе. И он не залезал в ванну и не начинал оттуда орать, что будь у него пистолет, он бы тут всех поубивал и себя тоже. Да, Ариэль, деньки и ночки те еще выпадали. А хуже всего — знаешь что? Что он и правда был классным барабанщиком. Колоссальный талант. В нем горел огонь, понимаешь? Но это страшно — смотреть, как человек, которого ты любишь, сгорает заживо.
Ариэль не знала, что сказать, и сказала, что душа просила:
— Я очень вам сочувствую.
Чэппи выдула губами воздух, отмахнулась от слов Ариэль и еще раз глотнула кофе с виски.
— Жизнь, — сказала она, — это тебе не пачка жвачки. Понимаешь, дело тут в том… Берк однажды меня спросила — на самом деле много раз, в своей вежливой манере спрашивала: как это я бросила ее отца, чтобы выйти за — ее термин — «абсолютного неудачника». Парикмахер из Мэйберри — иначе она его не называла. Нет, еще книжным червем. «Мам, это же эталон ничтожества», — говорила она. И я смотрела прямо ей в лицо, и она опускала глаза. А я говорила, что люблю Флойда Фиска, потому что он любит меня и любит ее, хочет она это признавать или нет, и потому что вот эти их «блестящие» сгорают и уходят дымом, а «основательные» — это опора. «Основательные» знают, что такое ответственность, — да-да, и можете говорить: «Ох, какое же это старье». Но я просто хотела быть счастливой и хотела, чтобы меня любили. Хотела, чтобы вокруг был порядок. И если это «старье», так заверните мне, потому что я его столько возьму, сколько смогу унести.
