Сельга смотрела вслед сыну. Видела, в одиночку Любеня пошел быстрее, сильнее отталкивался палкой-посохом, как в обычае родичей, – то слева оттолкнется несколько раз, то справа. Широкие лыжи оставляли за собой отчетливый двойной след. Вчера снег подтаял, за ночь его подморозило, по крепкому насту катиться было легко.
Правильно, что сын решил не идти через лес. По равнине русла быстрее получится, хоть оно и петляет.
Ушел все-таки…
Сначала она следила за ним со льда, потом поднялась на береговой утес, провожала глазами оттуда.
Как ни противился Любеня, как ни пенял, что с вечера уже попрощались, ни к чему больше, а провожать его она все-таки пошла. Поднялась вместе с ним затемно и долго шуршала рядом на своих лыжах, пока окончательно не задохнулась. Давно не ходила так быстро, отвыкла. А ему, хоть и с тяжестью, с сумой припасов, с броней и оружием, завернутыми в заплечный мешок, – ничего. Отсюда видно – вон как вымахивает! Это хорошо, оправился, значит, от ран.
Ушел… Сынок… Мальчик… Хотя не мальчик, конечно. Зрелый муж, воин ушел навстречу своей судьбе. Только это как-то не утешает, когда провожаешь сына, невесело усмехнулась Сельга.
С высоты утеса мать долго смотрела, как фигурка сына делалась все меньше, стала совсем крохотной, пока окончательно не пропала из виду, скрывшись за поворотом реки. Теперь опять долго не увидятся. Как бы не лета не прошли до следующей встречи…
Вокруг было тихо. Хорс-солнце лишь начинал вставать, только показал круглый лик над темной полосой далекого леса. Не разогрелся, не разбудил птиц и мелкое лесное зверье. Глядя на заснеженную реку, на высокие сосны вокруг, на узловатые корни, что выступили даже из-под снега от избытка силы и крепости вековых исполинов, Сельга вдруг задумалась не о том, что предстояло сыну. О себе задумалась, о жизни своей.
Подружки-погодки даже пеняют. Мол, была ты красивой девкой, а стала красивой бабой. И не понять, когда красивее – раньше или сейчас. Завидно все-таки – как тебе удается все время оставаться красивой? Может, расскажешь, в чем секрет? Небось ворожбу знаешь особую?
Да, заглядываются, улыбалась она в ответ. Хоть и перевалило летами за сорок, а значит – есть на что поглядеть! Тело хоть и не такое гибкое, как в молодости, раздалось, расширилось, но до сих пор упругое и налитое. И волосы густые и шелковистые, и глаза не поблекли, видела в зеркале из полированного серебра, которое для лучшей видимости смачивают водой. Манят синевой, как глубокие лесные озера, отражающие бездонное небо. Не она, это люди так говорят!
Только об одном молчат подруженьки дорогие – для кого эта красота? Теперь-то…
Двух мужей выпряла в ее судьбе богиня Мокошь. Первый, Кутря, отец Любени, надежный и крепкий был как гранит. И она – трепетная дева, только начавшая ощущать пробуждающийся дар пророчества. Но оба молодые и глупые, конечно. Не сберегли ни свою любовь, ни друг друга. От той его скорой, безвременной смерти до сих пор остался на сердце осадок вины.
Виновата она или нет? Такое, пожалуй, может рассудить только суровый Вий, Судья Мертвых.
Могучий волхв Ратень, отец Ратмира, прилюдно не объявлял ее своей женой, а она его – мужем. Волхвы не берут себе жен, так заведено издавна. Но – жили. Целый год ждала Сельга, пока Ратень ходил искать в Яви черных волхвов, исполняя клятву богам. И нашел, одолел, хотя и сам чуть не погиб. Нет, погиб все-таки. Потом погиб… Проклятие черных волхвов через время настигло. Потому и порубили его на берегу Лаги случайные свейские дружинники, что черное проклятье висело у него камнем на шее, догадывалась Сельга. А все золото это, трижды клятая казна покойного князя Добружа.
Может, хоть сыну оно поможет…
Сама Сельга к золоту была равнодушна. Она и украшений никогда не носила, кроме бус, оставшихся еще с юности. Раньше – вроде бы нарочито, кокетничая на свой манер. Мол, и без того красива, без того заглядываются кто ни попадя, ни к чему отягощать себя лишними побрякушками. Потом стало действительно все равно.
Впрочем, она понимала, какую власть может взять над людьми этот солнечный, звонкий металл. Если рассудить по-хозяйски – княжий клад пусть лежит в тайном месте, пригодится когда-нибудь, кто же спорит. Для нее как старейшины рода это не просто золото. Хлеб и зерно в неурожайный год, оружие, если воевать доведется, это выживание рода, в конце концов!
Золото князя… Сыну она не говорила этого, не хотела тревожить перед дорогой, но то, что слухи о золоте поличей расползаются по земле, тревожило ее не на шутку. Вон, даже россы про него толковали, куда уж больше… Пока что родичи в своем медвежьем углу жили обособленно, независимо, но молва о богатстве способна привлечь врагов. Вот тут и понадобятся роду все его опытные воины, думала Сельга. Некстати ушел сынок, ох не ко времени…
А как иначе она могла думать? Она, ведунья, должна заглядывать далеко вперед, ей даже умудренные старики смотрят в рот. Что ж, потому и смотрят, что знают ее прозорливость и сильный ум, не разменивающийся на обычные бабьи кружева вокруг самой себя.
«Ты, Сельга, думаешь, как умный мужик, как вождь, тебе и держать родичей в кулаке! А держать надо… Сама знаешь, за ними глаз да пригляд! Я на тебя надеюсь, кроме тебя и некому, пожалуй, хоть ты и баба! – напутствовал ее когда-то умирающий Зеленя-старейшина. – Стариков слушать – слушай, конечно… Только помни, что старики тоже не всегда правы. Я по себе сужу и скажу откровенно: с годами старческая осторожность может, как перестоявшее пиво, перебродить в обычную трусоватость. Так что слушать стариков – слушай, но решай сама…»
«Надо же – как мужик!» – повторила она про себя. Так и сказал…
Подумала и сама улыбнулась собственным мыслям. Как быстро перескочила – начала с детей, с мужей, а, гляди-ка, на уме снова заботы рода. Просто князь, а не баба… В этом теперь ее жизнь!
А как иначе? Те же дети, вырастая, уже обретают свою судьбу, сколько ни хлопай над ними крыльями. Вот Любеня, первенец, снова ушел на чужую сторону. Гадай теперь – вернется сын, не вернется…
Положа руку на сердце, после рождения Ратмира и смерти Ратня женские желания почти перестали ее тревожить. Даже странно теперь представить, как можно хотеть мужчину до дрожи в коленках, до сладкой истомы, разливающейся по всему телу. Заглядываются – да, до сих пор заглядываются. Только зря. Словно горел костер и погас разом. А почему, отчего – боги знают.
Может, вина перед первым мужем ее потушила, может, горе от таких потерь – второго вскоре за первым. А может, вторые роды чего нарушили – бабы говорят, так бывает.
Сельга помнила, когда-то в юности ей грезилось нечто необыкновенное впереди, словно жизнь заранее приготовила ей что-то огромное. А жизнь… Обычная, в общем, вышла – в заботах-хлопотах по родовым делам, что тянутся изо дня в день, из зимы в лето. «Как мужик думаешь, тебе и держать родичей в кулаке…»
Нет, нечего гневить богов – хорошая ей выпала жизнь, одернула она себя. Пусть не такая бурная, яркая, как мечталось, но с годами начинаешь понимать, что повседневность часто требует от человека куда большего мужества, чем самая кровавая сеча. Выстоять в битве – это еще не доблесть. Вот устоять перед монотонным течением дней, не растерять себя в их сыпучей вязкости – именно на это требуется настоящая сила. Поэтому и родичи слушаются ее как пророчицу. Чувствуют, какая сила сильнее…
