Любеня зажмурился, посидел так, чтобы быстрей привыкнуть к темноте. Открыл – что-то начал различать. Яма глубокая, в три человеческих роста, не меньше, стены плотно выложены бревнами. Потому и называется – поруб. Подземная темница для самых неугомонных.
Сгоряча полич попробовал вскарабкаться наверх, но зацепиться за осклизлые, густо поросшие мхом бревна было трудно. Да и зачем? Бежать он все равно не собирается, не за тем шел.
Он на ощупь выбрал место посуше, устроился. Сидел и ждал, чувствуя, как подмокают порты и низ рубахи, как незаметно, исподволь, проникает в тело подземный холод. Ладно, холод и сырость – не самое страшное…
Глупо получилось. Только теперь в яме, успокоившись, он начал догадываться, что все было подстроено с самого начала. Выходит, заметили его. Узнали. А тот широкоплечий росс, что вдруг начал хватать Заринку, гогоча пьяно и ухмыляясь, появился не сам по себе. Девушка действительно уже схватилась за нож, и Любеня, опасаясь крови, сбил здоровяка с ног коротким ударом под челюсть. Тут и трое его дружков подоспели, пришлось драться всерьез… Теперь понятно – дружки неподалеку были. Но ведь и стража появилась почти мгновенно, словно ждали рядом. И сразу накинули сеть на полича, даже не спрашивая, кто зачинщик…
А все-таки хорошо он им дал, тем троим! Успел, пока стража не появилась… Кто-то точно не досчитается теперь зубов. Одному наверняка руку сломал, отчетливо помнит, как хрустнуло, когда он схватил ее на излом и дернул вниз…
Припоминая эту неожиданную, быструю схватку посреди рядов с товаром, Любеня улыбался, хоть разбитые губы отзывались болью и под глазом набухала весомая блямба. Когда-то Гуннар Косильщик учил его биться голыми руками против меча или топора, показывал, куда лучше бить кулаком, куда – локтем, как делать подсечки, сбивать с ног и перебрасывать через себя. Воины фиордов любят кулачные игры и знают в них толк, там ребятишки с малолетства забавляются рукопашной. А вот россы, похоже, этой науки не знают. Топтались, мешая друг другу, как глупые гуси, завидевшие хорька. И орали так же истошно. Запомнят теперь…
Губы, глаз – ерунда, это стражники приложили, когда тащили в яму.
Сам понимал, что зря улыбается – смешного мало. Поймали его как леща на наживку…
И ведь до последнего все было тихо, мирно. Вот и успокоился раньше времени. Косины расторговались с хорошей прибылью, здешние гости-купцы их меха знали, брали прямо тюками. Дядька Колима, несмотря на торговый азарт, все-таки выполнил свое обещание, кое-что разузнал у своих знакомцев. Рассказал – да, прошлым годом Вадьим с дружиной ходил в набег на северные земли, далеко ходили, долго их не было. И северный князь Хруль со своими свейскими ратниками действительно встретил соколов в засадном месте и посек крепко. Пришлось бросать добычу, уходить диким скоком – лишь бы голову унести. Так что вернулась из того набега едва половина, и те как бесы остервенелые – плюнь, зашипит. Всего прибытку – десяток девок-полонянок, да кое-какой недорогой скарб. А вот что было дальше с невольницами, никто не знает. В городище их нет, в княжьем тереме или в дружинных палатах – тоже не видели, иначе сказали бы, уверял Колима, теребя ладонями жидковатую бороду. Скорее всего, перепродали. Да хоть тем же хазарам или болгарам, а не то – еще дальше, ромеям. Большегрудых, крепкозадых дев из славянских земель с охотой покупают многие.
Выходит, про Алексу надо спрашивать у самого Храброго или у кого-то из его приближенных, вывел Любеня. Они должны знать.
Всезнающий Колима подтвердил, что так и выходит, только где же его взять, князя? Сейчас-то самого в граде нет, он вроде на охоту подался или еще куда. А когда будет – кто знает, его воля. Такие дела, да…
Любеня уже всерьез раздумывал, как ему повидаться с князем и где его искать, а тут – росс, хмелее самого хмеля…
А ведь что хотел полич, то и получил, снова усмехнулся Любеня. Вот теперь он князя точно увидит. Теперь ему – княжий суд за свару на торге, где по обычаю никаких драк и буйств не допускается. Стражники кричали, когда тащили, мол, отвечать будешь перед самим князем.
– Что ж, ответит! Ответит и спросит! – жестко повторял полич сам себе. Чувствовал, как разгорается в сердце то, что воины фиордов называют белой яростью. Решимость воина, идущего победить или умереть. Третьего не дано.
* * *
Положа руку на сердце, Любеня сам часто не понимал, от кого в нем больше – от родичей, неторопливо живущих по заветам предков, почитающих богов и древнюю Правь, или от неугомонных воинов фиордов, чья жизнь – бесконечный путь викинга, а смерть – начало новой дороги, небесной.
Странная выпала ему судьба – впитать в себя дух сразу двух народов, разных, как огонь и вода. Про это еще мамка Сельга ему говорила.
А разве могут соединиться огонь с водой? Соединить их – пар получается. Что-то третье. Новое…
Об этом у него было время подумать, сидя в зловонной яме. Как и о многом другом. Сокол явно не торопился возвращаться с охоты, два дня прошло, никак не меньше. Любеня понял это, потому что два раза в яме становилось темно, хоть глаз выколи. Значит, ночь наверху. И кормили его два раза, скидывали как собаке сверху хлебную лепешку и куски жилистого, припахивающего гнилью мяса.
Думали, не возьмет из грязи, побрезгует? Не знают они, что такое затеряться на драккаре в бескрайнем море, когда ни солнце, ни звезды не проглядывают через тучи, а берегов не видно уже много дней. И не такую дрянь приходилось жрать, запивая морской водой, которую приходится удерживать в желудке, сжимая челюсти. Любеня съел все, что ему кидали, – силы понадобятся.
Когда крышку поруба сволокли в сторону, а не отодвинули узкой щелью, как перед этим, полич на мгновение ослеп от яркого света и синевы неба. Пока проморгался, в яму спустили бревно с вырубленными ступенями.
– Эй, ты там не околел еще? – крикнули сверху. – Вылазь уже!
Он вылез.
Стражников было трое. Конные, при мечах, но без доспехов и шлемов.
Его отвели к колодцу, подождали, пока умоется. Негромко переговаривались о своем, посмеивались над кем-то, сторговавшим жеребца с запалом. Люди как люди. Хотя и россы. Спросить у них про Алексу?
– Ну, отмылся, что ли, буян? Пошли, князь ждет уже.
– Сильно ждет? Или может еще чуток потерпеть? – съехидничал полич.
Россы дружно заржали. Не обидно, без злости.
Любеня прикинул, что мог бы сдернуть одного за ногу, выхватить меч. Справился бы… А что потом? Где Заринка, где Колима с косинами?
– Пошли, – сказал он.
Князь творил суд на том самом холме, где высилась чура Перуна Среброголового. О том, что вот он – Вадьим, Любеня догадался лишь по алому, как заря, вотоле-плащу, застегнутому на груди под горлом массивной золотой фибулой в виде улыбающегося солнца. В остальном князь россов не выделялся среди остальных – такой же бритоголовый, со свисающим на глаза чубом, лицо загорелое, обветренное, а ростом, пожалуй, пониже многих из своих дружинников. Под плащом – такие же, как у всех, холщовые порты и рубаха с вышивкой, на ногах – сапоги тонкой кожи, обтягивающие мускулистые икры. Россы их называют по-своему – чирики или черевики, знал он.
