Потом, вспоминая, Любеня сам улыбался, какого наделал переполоха. Без зова, без предупреждения, из темноты…
Он уже сидел за столом с хозяином, а старая все еще настороженно косилась со своей лавки в углу. Подкрякивала изумленной уткой. Сомневалась – а точно ли не оборотень объявился? Мол, смотри, Витюшка, смотри крепко! Кабы гость твой не перекинулся через себя, не оборотился волком с железными, в локоть, зубами, не изъел поедом всю семью…
Сам Витень довольно быстро сообразил, зачем пожаловал к нему на ночь глядя незваный гость. Любеня лишь по третьему разу повторял свою сбивчивую, косноязычную просьбу, а олич, поскребывая русую бороду на рябоватом курносом лице, уже уяснил, что тот пришел за его дочерью.
– «За старшей небось, за Алексой, – неторопливо вслух рассудил он. – Не, понятно, за старшей… Младшие-то еще в соплях путаются, мал-мала, кому они пока надобны, а вот Алекса – налилась уже. Ягодка! Многие на нее засматриваются… Выходит, просишь тебе отдать?.. Обратно сказать, надо же кому-нибудь отдать, почему ж не тебе, друг дорогой… Парень ты видный, ни статью, ни родом не обиженный… Подумаем, потолкуем…
Думая, Витень толковал так долго и обстоятельно, что у Любени скулы окаменели от нетерпения. Но он внимательно выслушал несколько повторений рассказа о себе маленьком на свейской ладье. Вспомнить, вроде малец, да раненый, а глазами так и стрижет, мимо пройди – укусит от гордости. Он, Витень, помнится, перевязывает малому воспаленную рану, а тот лишь зубами скрипит. Терпит. Сразу было видно – такой молодец не пропадет. Из воды сухим выйдет, из пламени не согревшись выскочит!
Потом Витень взялся делиться хозяйственными заботами, долго сетовал, что кроме него в доме одни бабы. Жена, мол, что ни делай, девок рожает, четверо их уже у него. Алекса, старшая, подросла, не заметил как, а вот остальные – мал-мала еще. Еще жена, еще мать-старуха, что прижилась, как положено, в семье у младшего сына. Отца еще третьего года медведь-хозяин задавил на охоте, замял до смерти, а мать ничего, скрипит пока, да не ломается. Хвала богам, пусть минует ее злобный Хворь со своими болявками… И ведь все на нем, получается, одни мужицкие руки в доме, возьмешься жердину поправить, а поддержать некому…
Запечалившись над этим, хозяин немедленно захотел хмельного, цыкнул домашним, и на столе появилась тяжелая корчага медовой браги.
Под сурицу рассказ олича о своей жизни потек еще более неторопливо. С новыми подробностями помянут был свейский плен, который как-то сам собой перетек в рассказ об охоте, где отца заломал медведь. От той охоты рассказ перекинулся на другие охоты, более удачливые и добычливые, от них – к жадному князю Хрулю с ненасытной дружиной, от князя – к другим пересудам родичей.
Словно забыл хозяин, зачем пришел гость. Рассказывать Витень умел без конца и начала, голос его тлел неспешно, как лучина на шестке. Женщины уже отправились спать, скрылись за полотняной занавесью, отделяющей их половину избы, а старый друг Витень все бубнил и бубнил, не забывая подливать в чары.
Из уважения Любеня слушал, стараясь вникать. Терпел, сколько мог, не перебивая, и даже больше, чем мог. От усталости, от хмельной, кисловатой сурицы, от мерного бормотания хозяина его начало клонить в сон.
Наконец он не выдержал, перебил хозяина, напомнил о деле.
Витень искренне удивился. А разве он не ответил? Вроде бы все сказал, выложил, как глядя в небо.
– Чего ответил? Ах, гость дорогой, дружок мой давний по свейскому плену (Любеня моргнул испуганно, но Витень на этот раз обошел прошлое), что ж непонятного-то? Вроде все сказал! – продолжал удивляться олич. Он, отец, за честь бы почел породниться с Любеней, отдать свою дочь в семью Сельги Видящей. Поличи – род воинственный, крепкий, и семья в почете. – И сам ты парень видный, красивый, опять же, воин, говорят, знаменитый. Все так… Только девка-то с норовом, паря. А то, думаешь, не приходили раньше? Еще как приходили – отдай, мол, ягодку. А она – нет, и все! Прямо мне говорит: отдашь, батюшка, перед богами клянусь – в реку брошусь, русалкой стану. А не то – в лес уйду, на ветвях повешусь, оборочусь мавкой! У отца, понятное дело, сердце тоже не мореного дерева, чтоб любимую дочу – в русалки или там в мавки… Такое дело, выходит, у нее надо спрашивать: согласна ли? Она согласится, ну и я соглашусь… Так-то, паря!
Любеня, лязгнув зубами, чуть не выругался в сердцах. Выходит, пока хозяин язык во рту полоскал, давно бы уж все решили!
Витень тем временем опять разливал медовую брагу по чарам с сосредоточенной хмельной старательностью. Бормотал, обнадеживая, мол, ничего, ничего, завтра спросим. Сейчас девка спит, небось, не будить же, а завтра, конечно, можно. Прямо с утра и спросим. Чего тянуть, коль не терпится… Дело молодое, известное, самому когда-то так не терпелось… Чего не терпелось, спрашивается, куда торопился, зачем? Были бы плечи, ноша-то всегда найдется… Тащи вот теперь семью, ломай работу от зари до зари, чтоб всех баб накормить-напоить. Посидеть за столом с гостями, хмельного выпить, поговорить ладом – и то, веришь, некогда…
Он выпил, долго не отрываясь от чары. Любеня от досады впился пальцами в край грубо тесанного стола до скрипа.
– Звал, батюшка? – раздался вдруг звонкий голос.
Нет, она не спала. Появилась так неожиданно, что оба вздрогнули.
– Звал? – удивился Витень. Со вкусом облизнул облитые хмельным пальцы и шумно почесал бороду. – Тебя?.. А… Ага… Так не я, вот он звал, – махнул в сторону гостя.
Глаза-васильки вопросительно повернулись к Любене. Поджатые губки будто только что проглотили улыбку. Словно боятся разжаться и выпустить ее, как птичку из плетеной клетки, мелькнуло у полича.
Сонливость мгновенно пропала, в горле стало сухо. Он стремительно вскочил ей навстречу, со стуком опрокинув тяжелую лавку.
Из-за занавеси тут же вынырнуло настороженное лицо бабки.
«А в этом доме хоть кто-нибудь спит сегодня? Впрочем, не до того…»
– Алекса… – Любеня осекся и судорожно сглотнул, выговаривая волшебное имя: – Алекса… Пойдешь за меня? – как с обрыва прыгнул.
– Я? – вроде бы удивилась она.
Девушка хоть и смущалась, краснела, дрожала густыми ресницами, как бабочка дрожит крыльями на цветке, но смотрела на молодого полича доверчиво и открыто.
– Нет, ну, уж не я же! – пьяно влез Витень. – Небось не меня в жены-то зовут. Да и не бабку нашу небось. А я б отдал. – Он хихикнул.
– Отдал он!.. Отдал один такой… А меня ты спросил, сынок родный?.. – сварливо донеслось из-за занавеси.
– Бабку, бабку сватать приехали… – захихикали детские голоски. – А старая не соглашается, значит…
Гнев старухи немедленно обратился на них, окаянных, от кого ни ночью ни днем нет покоя.
Любеня опять едва удержался, чтоб не выругаться в сердцах. Дети хихикают, скрипит бабка, хозяин дома пьет, словно через плечо плескает, – и как тут рассказать девушке про свою любовь? Он даже испугался на миг, а ну как действительно подсунут ему бабку вместо красавицы. В такой-то сутолоке.
