Когда же мы успели разлюбить?
* * *
Помнишь, как случайно встретились? Я нахожу Люкс на задворках базаров, где и водится, у продырявленных корзин, у отвалившихся от телеги колес, и она сияет, едва завидев меня: «Мой сеньор!»
Опускаюсь левой ногой на землю, чтобы быть с ней одного роста, все так же опасливо оглядываясь по сторонам, боясь быть замеченным рядом с цыганским ребенком.
– Сколько тебе лет? – спрашиваю я Люкс.
– Наверное, тринадцать.
– Хочешь встречаться чаще?
– Конечно, сеньор, – она виснет на мне.
– Тогда иди за мной. Но только… не со мной.
– Понимаю, – смиренно кивает Люкс. – Я вас не опозорю, господин архитектор.
Широким шагом направляюсь в цех, где с утра никого нет. Люкс жмется к домам, крадясь за мной. Там, в пустом цеху стоит ящик для милостыни. Всё, что попадает туда, расходуется на старых мастеров, испытывающих нужду либо на детей бедняков, дабы те имели возможность обучиться ремеслу и в будущем обеспечить себе жизнь.
– Что это за деньги?
– Твое приданное.
Схватив Люкс за шиворот, я тащу ее к западным воротам, все ускоряя шаг, чтобы не мелькать лишний раз с оборванкой на улицах Города. Там мы обнаружим приют, что содержит госпожа Бланш, которой я заплачу как следует и обеспечу Люкс кров и стол, пообещав владелице приюта помощницу в хозяйстве и примерную воспитанницу, если та обучит Люкс грамоте.
– Сеньо…
– Зови меня Ансельм.
– Зачем это тебе, Ансельм?
– Искупить грехи.
Люкс нахохлилась:
– И что я должна делать взамен?
Я усадил ее себе на колени:
– Научись читать и писать. Я буду приходить к тебе по средам. Либо сама приходи в мастерскую. В любое воскресенье, после мессы, когда все разойдутся. Там ты найдешь меня. Но! – я не дал девчонке ответить. – Только пиши мне письма. О нас, обо мне, о том, какой из меня строитель, о том, каким ты видишь наш Собор… Мне больше ничего не нужно. Просто хочу с кем-нибудь общаться. Ты что-то хотела еще спросить?
– Ну… не думала, что у вас с этим трудности, сеньор.
Я вспыхнул от возмущения.
– Запомни раз и навсегда: у меня нет трудностей. Я – Ансельм, глава строителей, хранитель ремесла, и у меня никогда и ни с чем нет трудностей! Я всегда добиваюсь того, чего хочу! Вообще представляешь, с кем разговариваешь?
– Да, мой сеньор. Прошу прощения, господин. Я завтра же начну учиться грамоте и сочинять вам письмо.
* * *
Уже стемнело, когда Люсия вернулась домой. Я проиграл, оказавшись в спальне раньше нее.
– Где ты была?
– У Флорана. Много нового узнала о ваших уроках греческого.
Я был доволен. Наконец-то удалось ее задеть.
– Сама видишь, лучше уж с мужиком, чем с тобой.
– Давно об этом догадывалась, судя по нашей жизни.
Вызверевшись на жену снова, я схватил ее запястье и, вывернув руку назад, прижал к двери.
– Что ты сказала?
Откинувшись назад, Люсия со всей силы плюнула мне в лицо.
Я отпустил ее.
Ей не было стыдно, не было больно, она забывала все через полчаса, она купалась в меде и молоке, носила серебро и золото, охотно пила вино, с аппетитом ела, делала заказы портным, музицировала, слушала поэтов, легко засыпая каждую ночь. И холод не сквозил меж ее костями.
Ядовитая слюна Люсии сползала по моему лицу. Там, в Городе, синюю ночь по макушку засыпал снег.
Глава 9
Да
«Досточтмй мой сенор!
Это мё первое Вм послание! МадамБланш учит очнь хорошо. Они думают Ваш Собор станет накрасийвшею церквью в этих землях. Прошу Вас, заходите к наши гости. Девочки не обижают меня хоть и заносчвые. Но всёравно всегда жду вас ГосподинАрхитектор.
ГосподинАрхитектор, Вы прекрасны как смерть в рассвете сил!
Л.»
Никакого желания не осталось, кроме как превратить гранитную глыбу в ажурную иглу. Однажды вкусившему духовное навек опостылеет плоть. Деньги, кушанья и брачное ложе давно стали омерзительны, и всюду я их бежал, и только в мастерской остановился. Страдая от действительного, куда же стремиться, если не к сверхдействительному? Вот и сам уже почти бестелесен, а продолжаю смотреть вверх, да так высоко, что темя скоро поцарапает облака. С тех строительных лесов, куда придется забраться и закрепить крест на острие моего узорчатого детища, Собора, плоть от плоти не человеческой, но ангельской. Там свет заливает пространства и стекла заменяют стены. Там, как и подобает дому, пахнет холодным камнем и тишиной.
Доброта Люсии распространялась на весь мир – на прокаженных, на калечных, раненных зверей, погибших солдат, голодающих после неурожая крестьян. На всех, кроме меня.
Я ненавидел жену до помутнения рассудка. Такой безнадежностью овражилась пропасть между нами, то иллюзорная, то смертельно глубокая. Если я завтра проснусь удобным и приятным, Люсия, знай, что я все равно тебя ненавижу. Затоптанные до свадьбы недостатки вылились порчельным пятном. За все тебя я презираю, моя госпожа. Твою несамостоятельность, врожденное пренебрежение чувством красоты и стиля, готовность несмотря ни на что отстаивать любой принцип, только бы он шел вразрез с моим. Твое упорство возносить любую мелочь, лишь бы та досаждала мне.
* * *
На собрание цеха пришел сам прево вместе с городскими советниками и вручил мне разрешение на сооружение Собора.
Они сказали «да».
Они позволили мне.
Присяжные и мастера сняли шапки, захлопали. Отныне и до веку мы обеспечены работой.
Размышляя над тем, кому я все-таки обязан был свалившимся подарком, увидел своего благодетеля в дальнем ряду. Это был учитель греческого.
– Господин архитектор, – Флоран учтиво поклонился, – вы так торопились в последний раз, что забыли свою шляпу.
– Флоран, спасибо… – я смял в руках головной убор, уставившись под ноги. – Я теперь навеки твой должник.
– Вообще-то не настолько. Твоя жена подкупила меня недавно. Чтобы я поворковал с прево, а тот еще с кем… Чтобы камень давил на соседний камень и вся сила дошла до короля. Строй свой собор, аквитанский принц. Строй, и не теряй время.
Итак, все на деле помощники оказывались самыми грязными и развращенными людьми. Флоран с крученым набок клоком шаперона, ниспадающим до самого плеча, расшитым золотыми перьями. И… кто же был до него? Богохульник Эд Келли, проклятый колдун, сведший меня с первыми мастерами.
Перед великим погружением, перед прыжком в воду, хотелось сделать финальный вздох и как следует запастись воздухом. На следующее же утро повелел конюху седлать лошадей и, издергавшись: «отстань!» (хотел еще какое-то время разыгрывать обиженного) на расспросы Люсии, поскакал в Грабен.
