Богородица в красном покрове, всепрощающая Матерь Божья. Я преследовал королеву от жилища Жана-Батиста до этой спальни, а сегодня преследую в северных землях, в Нормандии, у горьких морей, благословенна ты меж женами. И если ты даруешь своему слуге прощение, то он никогда не посмеет тебя оскорбить; твой слуга никчемен и возвысился твоими добротой и помощью; Алая Роза, снизойди! Ты, мудрая, длани твои на пятиструнной виоле, длани твои раздают подати беднякам, длани твои мне были вверены святой Матерью-Церковью, а что мое, то не отдам без боя, что мое, то от меня не уйдет, Ave, Maria, gracia plena, dominus tecum!
Я умолял ее вернуться, и она смилостивилась.
* * *
– Мы надежны, как рыцарский замок. Сплоченные камни не дают врагу пробить защиту, – шептал я, зарываясь в длинные волосы жены, седыми локонами разлетевшиеся по меховой накидке, – чем хуже снаружи, чем опаснее враг, тем сильнее дух и крепче оборона.
– Раньше не было врагов? Или все слишком замечательно складывалось, чтобы так растрачивать себя на пустяки?
Я с трудом разомкнул объятия, чтобы ответить Люсии – казалось, стоит дать ей передышку, как она вновь меня покинет.
– Раньше казалось, будто век наш бесконечен, а ты запираешь меня подле себя. Будто все шляются, рисуются, веселятся, а я один связан, потому что женат. Дама с характером и, в противовес, здание с характером. Вот и метался из стороны в сторону, а то и вовсе сбегал от обоих. А ныне мы – могучий замок. Выстояли против целого мира.
– Замок нелегко взять осадой. Но легко – изменой, – не преминула напомнить Люсия.
Но то было уже позади. Накануне Рождества, когда баран покинул кухню вместе со множеством приправ, а все мои друзья, даже преподобный Карло, пьянствовали и играли в кости, мы с госпожой уложили в камин толстое полено, чтобы летом зажигать его обугленные остатки, когда возникнет риск удара молнии. Отпустив слуг, жена готовила рождественский ужин сама.
В сковороде топилось масло, в котором пожарятся лук-порей и чеснок. Мясо кролика добавится позже. Жена ждет, пока овощи смягчатся, а крольчатина приобретет коричневатый оттенок. Затем она добавляет лавровый лист, уксус, ячмень, перец с солью и немного воды. Как закипит, накроет крышкой и оставит тушить до тех пор, пока мясо не приготовится (определить это можно по легкому отделению от костей). Наконец, она добавляет шалфей и оставляет блюдо на огне еще ненадолго.
Спрятанные снежным покровом кусты роз в саду спали в глубоком забытьи.
Мы, словно в молодости, строили планы; чистили жилище, отбеливали белье перед Рождеством; и у нас еще было впереди лето с грозами, и наши памятные места, и виола Люсии, и мое оконченное строительство.
Мастер не мог оставить в веках свое имя. Иначе это выглядело бы проявлением вопиющего тщеславия. Никаких притязаний на личную славу. Аббревиатура, проставленная на закладных камнях – вот и все, на что я мог рассчитывать как творец.
– Вывернуть себя наизнанку в надежде, чтобы хоть кто-то это заметил. Выпиливать из камня цветы, из стекла создавать цветные картинки, под самые облака уйти в высоту, и все лишь ради славы. Из-за огромной любви, конечно же, но и ради славы. Я так старался, а никто и не вспомнит…
Карло возразил:
– Они запомнят, в покаянии пребывая в этих стенах.
Я встал, и, шагами меряя амбулаторий, продолжил:
– Его нельзя отпускать без отеческого благословения. Они растащат его на клочки! Не будут знать, кто его породил. Когда купол острый ставили, как они меня прославляли! Потом свыклись: и чудеса меркнут, если видеть их ежедневно. Но так хотелось бы свое имя оставить ему. Вписать в местные хроники хотя бы. В летописи. А лучше – чтобы они слагали легенды обо мне. Чтобы они всегда смотрели на меня, столь притягательного в непохожести на других, и знали мое имя! Карло, когда жажда почестей перестанет казаться чем-то постыдным?
* * *
Оставались какие-то мелкие зацепки. Нерешенные вопросы. Назначение Пьера следующим владыкой ремесла, открытие Жозефого цеха витражистов. С последним мы сроднились уже совсем закадычными друзьями. Неторопливым вечером за вином с Жозефом, я разродился:
– Разыщи Люкс и приведи ко мне.
– Святые хрены… – жалобно протянул приятель.
– Делай что тебе велели!
– Но как мне затащить ее сюда? Она к тебе и на порог не глянет!
К такому я был готов. Приблизившись к помощнику, я в заботливом жесте поправил его сюрко.
– Скажи ей, что я несчастен. Глубоко несчастен!
* * *
Жозеф сам открывал двери моего дома и приходил, когда хотел. Сейчас, едва заслышав его шаги, я вынырнул из ковровой теплоты покоев.
– Заглотила? – подавил я чуть ли не истеричный смешок.
– По самое не хочу! Эй! – Жозеф, озираясь, собрался выложить какую-то тайну, – ты знал, что устав избавляет артистов с обезьянами от дорожной пошлины в обмен на кульбит дрессированной зверушки?!
– Откуда ты это…? – вдруг меня осенило, – о нет, я же учил ее наукам!
– Потом, все потом, – шикнул помощник, и провел гостью в комнату.
Низенькая Люкс из-за природной миниатюрности постарела лишь лицом. Ты удовлетворишься тем, что я прогнулся, а я тебя перехитрил. Расправив свои платки и юбки, вновь цветастые, аляпистые, моя желтокожая, загорелая, такая близкая и в то же время чужая Люкс ждала, когда я начну говорить. И я возвестил:
– Сам король приедет на освящение Собора!
Она в фальшивом ликовании присвистнула.
– Вот те на! Государя пригласил? Такой тщеславный болван, как ты, только и тешит самолюбие. Ничем не поступится, даже наврет про свои мнимые несчастья, лишь бы самоутвердиться перед теми, кто попроще будет. Чего ж ты не позвал к себе того рыжего умника из Ами? Испугался, что он тебя размажет, как раствор меж блоков? Видишь, чего и помню, недаром изводил своими уроками мастерства. Мастер!
– Мастер? – вытаращился я на нее.
Мы перестали дышать.
Радуйся, Мария, благодати полная: разменяв который по счету десяток, растеряв всякую приятность облика, красноречие и былые надежды, мне, наконец, удалось расшатать и ее горизонты, удалось и до нее достучаться: я был для Люкс, тем, кто я есть. Архитектором.
Люкс утомленно спросила:
– Ты ведь уже жалеешь об этом?
Но я не сожалел. Кинул топор в замерзшее озеро, расколол лед. И как звенела тишина зим расставания, как в стынущих небесах черные деревья качались – так случается, когда разрываешь отношения с кем-то. Храни молчание на всех путях, будь злопамятен – не много ли чести для такой, как Люкс? Ее удел был определен издавна: слушать про мои достижения да славословить имя мое! Она ждала, что весами отмерять стану словеса? Ни разу! Не дать ей размаху для удара – получай сама! Яростно, неистово колотил я ее своими триумфами: и королем, и главной достопримечательностью Города, и не напрасно прожитой жизнью.
