Мне же, несмотря на уже никем не оспариваемое историческое достоинство, всегда что-то продолжало давить на плечи, только раньше я называл это «Гора» или «Скрипт», теперь же понял, что это было небо. Тяжелое, неподъемное, свинцовое, серое, Божье небо.
Глава 22
Собор
Она пришла после мессы, с ламинированной картинкой Карло Борромео в сумочке и крутила вокруг указательного четки, купленные на Виа Дуомо в Вероне, седьмой раз паломничая к аркам Скалигеров и кланяясь Данте. Ее вытолкали к рядам скамеек:
– Лучше всего бы вам обратиться в ризницу по такому поводу.
Она подождала, пока монахиня отойдет, и недоуменно спросила гулкую пустоту:
– Где ризница? Что это вообще такое – ризница?
Я взглянул на нее украдкой – мало чем отличалась от толпы пришедших просто поглазеть, очень отличалась от прихожан, собиравшихся здесь каждые выходные; по правде говоря, я настолько ослеп за десяток веков, что едва различал людей.
– Тут так пахнет лилиями… их аромат я бы назвала «благородной хирургической чистотой»!
Она тут же обрыщет карманы в поисках писчего прибора, чтобы зафиксировать сочиненное, пока не забыла.
Она шарила по мне глазами, выискивая недостатки, но не смогла обнаружить ни одного.
– Как тебя вообще можно было соорудить таким красивым?
– С превеликим трудом, дитя мое.
Вступив в диалог, я изготовился к потоку откровений.
– Знаешь, я собираю закладки для книг в виде крошечных витражей, и собрала из картона тебя, и Миланский, и Кельнский. Я читала ле Гоффа, ле Дюка, Хейзингу и кучу других. Как же так – взять и написать книгу о тебе?
– Ты хочешь написать обо мне?
– Да, я хочу. Да.
Она вызовется посещать катехезу, и добросовестно понаведывается туда полгода, драматично все остановки крестного хода опускаясь на колени, и выучит розарий, в том числе на латыни, и даже однажды в Ватикане увидит Папу (что в миру до этого носил имя Хорхе), но потом так же быстро остынет, забросит, позабудет. Она так быстро ко всему остывает, что ее приятели не успевают подхватывать идеи на лету, а потом трескучим клеем отваливаются от нее и сразу же сбавляют скорость.
Ей захочется научиться у меня стойкости, целеустремленности, сочетанию красивого и серьезного в одном. О, как часто человек этого жаждет, и как трудно ему сопротивляться, когда мир тащит его вниз. Я мог дать ей убежище, святилище, все то, чем располагал сам: мое небо, мою высоту, мою Вертикаль Духа.
– Не поверишь, после школы я ходила в библиотеку. Добровольно, по собственному желанию. Уже тогда тошнило от кретинов, с которыми нужно было общаться. Там, в библиотеке читала Песнь о Нибелунгах, про Тристана и Изольду, про рыцарей Круглого стола. В учебнике по средневековью наткнулась на фразу: «Город – горизонталь истории, Собор – вертикаль духа». Как же мне она понравилась! Переписала фразу в тетрадь, потом ту пришлось выбросить, а фраза перескочила в блокнот, так и кочевала с одного листка на другой, пока я, испугавшись возможной потери, решила вовсе выучить ее наизусть, запомнить, впечатать в мозги навсегда. Нет, ты только послушай: Город, или горизонталь истории; Собор, или вертикаль духа!!!
– Святого Духа? – робко предположил я.
– Да какая, к черту, разница? Просто как здорово сказано! А Святой Дух все равно со мной не разговаривает.
– Со мной тоже.
– Со мной никто не хочет разговаривать.
– Та же ерунда.
Но она не поверила.
– Зато тобой восхищаются. Ты же к этому рвался в конечном итоге?
– Тебе хочется знать, к чему так рвался в результате? – улыбнулся я ей. – К тому, что вечно. Недостижимое небо, любой ценой отчаянно стремлюсь я к тебе!
В крайний верх от средокрестия
Лезь,
Крестоцветами карабкайся
Ввысь.
Камень темный, кружевной
Весь
Смотрит клиром тяжело
Вниз.
А внутри ли есть там краски?
Покажи!
Ну окей, зайди, смотри,
Не дыши:
Здесь для единовселенской
Души
Ловят свет и сквозняки
Витражи.
Шпиль хотел уйти за небо,
Да не смог,
Атрофировался острой
Иглой;
Мой гаргулистый чертенок -
Водосток,
Слезный дождь уводит с крыши
Долой.
Мои ребра контрфорсами
Стоят,
И нет в мире всем надежней
Опор.
И нет в мире величавей
Меня,
Я – дом Бога,
Кафедральный Собор.
Благодарности
Алексею Сокову, Елене и Олегу Ефименко, Татьяне Немировской, Артему Сенаторову, Александру Аникину, Татьяне Исерсон – за напутствия и добрые советы, за помощь в воплощении творческого замысла, за внимание и поддержку.
