– Как я крепко уснул! Как провалился.
Она, приподнявшись на подушке, застегнула лифчик, дотянулась до сумочки, скомкав, спрятала туда трусики и снова легла на спину.
– Я тоже уснула. Видела сон…
Павел дотянулся до пакета, достал персик, с наслаждением надкусил. Не вытирая мокрые от сока губы, наклонился над ней, поцеловал.
– Ты мой персик!.. Я же тебя просил не подбриваться.
– Я никогда не подбриваюсь. О чем ты говоришь?
Павел рассмеялся, давясь смехом, спросил:
– А кто же тогда это делает? Точно, не я – я бы такое запомнил! Ты моя секс-машина.
– Я не знаю, как это принимать.
Ирина поднялась на подушках.
– Что с тобой сегодня? Пятница? Просто тебя не узнаю. Из-за той старухи, что ли? Да пусть они там все передохнут… – Павел откинулся на подушку. – Все равно я тебя люблю. Потому что ты все чувствуешь. Я ничего от тебя не скрываю. Знаю, ты поймешь. Что мне делать, если я такой? Скажешь: эгоист. У вас одна песня. Всю жизнь такой. Только, думаешь, мне легко? Натура такая проклятая. А ты все поняла, отказалась от себя, смогла. Думаешь, я не ценю? – Он широко зевнул. – Что-то в сон потянуло. Может, поспать еще?
Зазвонил телефон. Павел приподнялся, обреченно вздохнул, перекатился через ее голое тело.
– Алло! – сел в кресло вялый, расслабленный. – Да. Привет. Возьмите бумаги на столе. Да нет, все нормально. Устал что-то. Хорошо. До завтра…
– Алла?! – задохнулась Ирина. Почувствовала на голом бедре горячий лоскут солнца. Защищаясь, натянула на себя простыню.
– А-а? – приподняв брови, с холодным недоумением посмотрел на нее Павел. – Не понял.
Она, обмирая, повторила шепотом:
– Алла?.. – темный омут. Она погружается туда, где нет дна.
– Заладила: «Алла, Алла». Сама же все отлично знаешь. Какая у тебя манера появилась, спрашиваешь, а сама знаешь.
«Что я знаю? Что я должна знать? Ничего я не знаю…» Ирина со страхом посмотрела на него.
Павел перекосил рот долгим, глубоким зевком. Улегся рядом, подсунул руку ей под голову.
– Пропала Алла. Алла пропал-ла. Из милиции приходили – я их на Шурочку Грибную скинул. Надо от этого держаться подальше.
«Как это пропала? Что он говорит? Она же вчера звонила. Ну да, вчера». Ирина взяла трубку, привычно по-деловому представилась:
– Ирина.
– Кто?
Голос Аллы. У Ирины перехватило дыхание. На том конце невыносимо долгая пауза.
Потом:
– А, это вы.
Алла с садистской радостью мучила ее:
– Две путевки на Мальдивы. В бархатный сезон.
Тогда лицо Ирины опять покрылось этими омерзительными багровыми пятнами, она ответила:
– Там всегда бархатный сезон.
Алла леденяще холодно, не презрительно – равнодушно:
– Что? А, ну да. Постарайтесь, чтобы у нас потом не было нареканий!
Теперь кровь, наоборот, оттекла от головы.
– Постараюсь.
– Я жду. – Повесила трубку.
«Паша что-то шепчет, а я не слышу».
– Ты… Такая родная. Вся моя, собственная.
«Алла… Волосы черные, словно выкроены из одного куска. Зубы блестят, мелкие, острые, осколки мрамора. Манит, манит, уводит у меня Павла.
Как увижу ее, сразу цистит. Без конца в уборную бегаю. Я ее убиваю все время, всегда, бесконечно. Что бы ни делала, как бы ни старалась отвлечься – я ее убиваю. Ночью в темноте лежу, во мне только одно: чем, как?
У нее кожа гладкая, бледная, в зелень отдает. Будет лежать в гробу, и тогда будут ею любоваться. А Павлуша смотреть не будет. Он не любит покойников, он их боится. Я знаю. Не сплю. Только об этом думаю. А сегодня… Что я делала на Белорусском?»
– Что с тобой, котенок? – ласково спросил Павел. Он стоял перед ней, не смущаясь своей наготы. Не чувствуя ее, не замечая.
«Я видела, как Алла его целовала. Втягивает в себя. Облила ему плечо черными волосами. По ним сбегали искры. Руки у нее мягкие, гибкие, без костей. Как змеи. Она его задушит.
Что он сказал? Говорит, она месяц не звонила. Как же так? А Мальдивы? Я же сама слышала голос Паши в трубке у нее за спиной: «Иди ко мне…» Вчера. А сейчас он говорит: пропала».
– Пошли кофе пить. – Павел потянул ее за руку. – Ну, вставай! Хватит валяться.
– Подожди! Платье надену. – Ирина старалась не глядеть на его наготу.
– Зачем? Жарища такая… – Павел стянул ее с тахты, развел в сторону руки, усмехнулся, любуясь ею. – Боишься меня. Ушки прижала. Прямо котенок, да и только. Мягенькая, послушная, и вдруг такое!.. – Он рассмеялся тонким смехом. – Женька просто обалдел, орет: «Тициан! Нет как его? Рубенс». Ну, положим, на Рубенса ты не тянешь… Скорее вакханка. Н-да, впечатление было! При свечах… Я заметил, голое тело, если немножко вспотеть, отражает свет. Особенно живот. Все очумели.
Он, ласково поглаживая, провел руками по ее бедрам.
– Ты что? – Ирина отшатнулась, мучительно стараясь понять, о чем он говорит.
«Нет, надо молчать. Выпытывать осторожно. Что при свечах? Вывалился какой-то кусок жизни. Надо вспомнить. Еще подумает, что я сошла с ума».
– Твой день рождения! – Павел не мог сдержать самодовольной улыбки. – А какие розы я тебе купил, уже забыла?
«Непрерывный звон в ушах. Ноги – подгибаются, лапша вареная, того гляди, грохнусь».
– Ты чего раскисла? – Павел пристально посмотрел на нее – Идем на кухню! Тебе сейчас кофе в самый раз.
«При свечах… День рождения. Чей день рождения? Кто голая?»
Ирина прошла на кухню, присела на краешек покрытого кожей высокого табурета. Павел поставил перед ней чашку кофе.
Со вздохом приятной усталости опустился перед ней в низкое кресло. Закинул ногу на ногу, пошевелил голыми пальцами. В руке чашка кофе. Усмехнулся, заметив, как она опустила взгляд.
– Что с тобой сегодня, котенок?
«Мальдивы… бархатный сезон. И сквозь щелчки телефона голос Павла: «Иди ко мне. Хватит трепаться, плюнь!»
Две чашки кофе на столе. Раскачиваются белые шторы. Где-то я это уже видела? И почему мне так страшно?
– Эй, далеко улетела? – окликнул ее Павел.
«Что со мной? Я так четко начала вспоминать далекое прошлое, а из этого месяца ничего не помню. Жара. Нет. Нет. Что-то другое».
Натянула платье. Туфли. Перевела дух с облегчением.
Со всей силой отчаяния и мольбы заглянула в глаза Павлу:
– Паша, правда. Павел, мне очень надо. Прошу тебя. Алла была у тебя вчера? Она от тебя звонила? Я слышала твой голос!
