Колени Анны глубоко ушли в мягкую плоть. Она неподвижно застыла в неудобной позе, выпрямившись, стиснув в груди дыхание, страдая и боясь оскорбить его, не зная, как отодвинуться. Но тут она почувствовала некую агрессивность этого теста, облепившего ее ноги. Оно надвигалось, наваливалось, уже откровенно раздвигая ей колени, норовя опрокинуть ее на диван. Анна уперлась ладонями в его налитые тяжестью плечи.
– Илья, не надо, милый, – прошептала она.
Любит, любит, но почему для меня это отвратительно? Я ему нужна. Хотя кому я нужна, такая? Мертвая, никакая… Ему нужна. А я не могу. Представить даже, что я и он…
– Почему? – Илья близко и покорно заглянул ей в глаза. – Почему? – уже с тоской повторил он. – Тебе же плохо, я вижу. Зря я так скоро, да? Прости. Не выдержал. Я так долго ждал. Забудь, как будто не было. Забудь… пока.
Анна отвела глаза, чтобы не видеть, как Илья тяжело поднимается, упершись рукой в ковер.
– Я скоро приду опять, – виновато заторопилась Анна, – и мы… Мы тогда…
– Что тогда? – с грустной насмешкой протянул Илья. До того домашний, теплый, готовый стать своим навсегда, ненавязчиво предлагающий преданность и верность. – Оплошал, да? – усмехнулся Илья.
– А? – вскинулся он, прислушиваясь, словно чье-то присутствие вдруг невесомо обнаружило себя. Он нахмурился, прикованный этим невнятным, почудившимся звуком. Анна прислушалась тоже: в глубине квартиры было тихо, сонно.
– Что? – вырвалось у Анны.
– А… Ну да, ну да, ну да, – все повторял он, помогая ей надеть плащ, – мы даже не решили, как с публикацией.
– Я еще приду.
Анна заторопилась, поцеловала его пышущую жаром мягкую щеку.
Как бесприютно на улице! Сегодня эта улица для озябших. Улица для бездомных. По таким улицам не ходят счастливые. Анна захлебнулась ветром. На зубах заскрипел песок. Она опустила голову, наклонилась вперед, скрестила на груди руки. Ветер со свистом рвался к ней за пазуху. Завернула за угол. Высоко и размыто светили фонари.
Славка уже спит. Мать уложила его. Анна заметила, как только Славка засыпал, Вера Константиновна, прикорнув на тахте, быстро задремывала тоже. Один шаг, и уходила в сон. Ее светлый, сияющий, лишенный выражения взгляд иногда пугал Анну. И эта новая привычка повторять: «Я все лежу и так давно не мыла руки…» Славка крепко спит, тепло укрытый. Торопиться некуда.
Анна чувствовала непонятное томительное беспокойство и не могла с ним сладить. Может, она забыла сказать Илье что-то важное? Или надо было о чем-то предупредить его? О чем? И вдруг поняла: ей страшно за Сашину рукопись. Все, что от него осталось, самое главное, она доверила кому? Этому безрадостному чужому дому.
«Лапоть украл, – вдруг, вздрогнув, подумала она. – Выключил свет и украл. Я видела его руки в темноте».
Анна заторопилась, пытаясь отделаться от этих мыслей, обогнать их, оставить позади. Этого не может быть. Его не было в комнате. Он вошел вместе со всеми. Но тревога не утихала.
Между двух фонарей, между двух своих теней, она перебежала улицу. «Окрашено» – крупные зеленые буквы на куске оберточной бумаги, криво прилепленной на стекле телефонной будки. Краска еще мазалась, и Анна испачкала рукав и ладонь.
– Илья, это я.
– Ты? – странный, постаревший голос.
– Прости, – с трудом проговорила Анна. – Я, наверное, сумасшедшая, это точно.
– Что случилось? – Голос Ильи был тих.
– Илья, я, конечно, дура, но загляни в ящик. Сашина рукопись… там?
– А куда она могла деться? Впрочем, если ты хочешь, пожалуйста, я погляжу. Глупо, конечно.
Анна услышала стук: Илья положил трубку на стол. Скрип выдвигаемого ящика. Тишина. Тишина. Почему он молчит?
– Ну? – выдохнула Анна.
Молчание, тихая возня в трубке, щелчки были ей ответом. Сдавленное: тс-с… Будто зажали рот ладонью. Не может быть…
– Илья, ты что, не один? Почему ты молчишь? – с нарастающим беспокойством выговорила Анна. – Что? Ну, не молчи!
Что-то зашелестело. А, бумага.
– Вот она, все тут, – голос до странности ровный. Только сейчас Анна поняла, как нелеп и несуразен был ее звонок. Господи, бедный Илья, она его еще мучает.
– Я тебе скоро позвоню, – только и могла сказать Анна, – не сердись. Ты правда не сердишься?
– Да, да, – без выражения ответил Илья.
Глава 25
«Нет, я не сплю», – подумала Анна.
Комната была темная, и кто-то копошился в углу. Глаза Анны постепенно привыкли к темноте, и она узнала: а, это Сашка. Только почему у него светятся руки? Что он делает? Собирает белье в прачечную.
– Одной наволочки не хватает, – озабоченно сказал Сашка.
Господи, с бельем возится!
«Наверное, он не знает, что умер, – с ужасом подумала Анна. – Сказать ему? А как?»
– Надо, надо. Осталось немного, – объяснил Сашка, как бы извиняясь. Он широко раскинул руки и аккуратно сложил простыню. – Я не могу сразу все бросить.
Анна увидела, что комната разрастается, раздвигаются стены, потолок уходит в высоту. Но светлее не становилось, свет шел только от Сашкиных рук.
– Ну как ты? Как тебе тут? – робея, спросила Анна.
Сашка привычным жестом потер лоб, и свет побежал по его лицу, по корням волос.
– Что у тебя с руками? – невольно вскрикнула Анна. – Почему они светятся?
Он повернулся к ней, и она увидела пустые провалы вместо глаз.
– Не могу их выключить, они сами светятся… – с каким-то неясным упреком сказал Сашка. – Даже если бы хотел.
Сашка рассеянно посмотрел на свое левое запястье. Анна увидела его старые часы. Чистый белый циферблат без стрелок.
– А-а, опять забыл, времени больше нет. Оно здесь растет, как трава, как деревья. – Сашка озабоченно огляделся. – Наверное, за мной скоро придут. Может, и нет. А ведь надо подняться выше. Пора. Главное сейчас – остановить…
– Что остановить? – Анне показалось, она ослышалась.
– Видишь, даже ты не понимаешь, – огорчился Сашка. – Там, у вас, у бездны, такая толкучка. И ты вместе со всеми. Если бы мы могли предупредить! Но отсюда нельзя. Мы можем только постучаться к вам. И то беззвучно. Но, видно, этого мало. А ведь вам и так все дано и открыто. Любое движение. Бессмертие. Четырежды объяснено… Сейчас многие читают. Но боятся принять, боятся глубины. Потому что тогда такая работа… А всем некогда. Торопятся…
Анна жадно слушала, но смысл ускользал, и она тут же забывала, что он говорит.
«Он боится на меня посмотреть, – подумала Анна. – Потому что ему нечем смотреть».
– А ты, хотя да, ты этого не знаешь, ты порвала цепочку, одну, тонкую, но безжалостную. Рассчитана она была на века, нет, нет, и дальше, дальше. – Речь его становилась все бессвязней. – Теперь я знаю: ответ рождается до вопроса. Задолго. Сначала ответ. Понимаешь, как основа…
