– Знаменитой?
– Той, где провела свои последние земные дни несчастная Мария-Антуанетта. Я стояла, вцепившись в решетку окна, и не могла оторваться от ужасного зрелища. Глядела на восковую фигурку в темном одеянии, хранившую королевскую осанку даже на жестком тюремном стуле, на воскового жандарма, безучастно уткнувшегося в толстую книгу, на бесполезное распятие на стене, которое ничем не могло ни помочь, ни утешить…
– Печальная картина!
– Смотрела и не замечала, что слезы текут по щекам не переставая… Вот там-то все и случилось.
– Ее что, прямо в камере и гильотинировали?
– Кого? Да при чем тут камера и гильотина?
– Ну, ты же рассказывала про Марию-Антуанетту…
– Я рассказывала про мои слезы, Гло! Внезапно я почувствовала прикосновение руки к плечу. Вздрогнула так, будто явился палач и это меня, а не королеву, сейчас поведут на казнь.
– Жуть!
– Но это был Тюльпанчик…
– Мастер драматических эффектов!
– Голландец галантно протянул мне большой носовой платок. Я смотрела на него, ничего не понимая. И он сам, своими руками, стал вытирать мне слезы. Вытирал и шептал: «Ей уже не больно. Ей уже хорошо. Не плачь». И еще что-то… Я стояла не шевелясь и готова была так стоять до скончания века, лишь бы чувствовать прикосновение этих теплых, сильных, мужских пальцев… Я закрыла глаза. И почувствовала, как к ним прикоснулись теплые мягкие губы…
– Я балдею!
– Прости, Гло, что я тебе рассказываю такие подробности… Но кому еще я могу об этом сказать?
– Да, Ма. Я понимаю. А потом?
– А потом мне сказали – тихо прошептали, но я услышала, как гром небесный, три простых слова: «Я вас люблю». И все.
– А что ты ответила?
– Я так растерялась, что не знала, что ответить, бэби. Впервые в жизни! Я только открыла глаза и поцеловала те, что смотрели на меня.
– А потом?
– Потом кто-то недалеко от нас закашлял. И мы очнулись, одновременно рассмеялись и пошли обратно, как ни в чем не бывало.
– Замечательное вышло объяснение. И ничего не скажешь, Тюльпанчик выбрал удачное место.
– Не знаю, задумывал ли он так или вышло само собой, но сработало. Я получила незабываемое впечатление, во всех отношениях.
– Да, теперь мне все понятно… И знаешь, Ма, мне кажется, что твой Тюльпанчик не ограничится любовным признанием и вскоре последует логичное продолжение.
– Может быть, бэби. Но я говорю себе и тебе: не надо никуда спешить. Все должно произойти в свой срок. И случится то, что и должно случиться.
– Ма, надеюсь, предложение руки и сердца голландец сделает в более приличествующей обстановке.
– Гло, извини меня, что я в нашем трансатлантическом дерби вырвалась вперед…
– Да, Ма. – Глория изобразила разочарование. – Русский медведь проигрывает голландскому Тюльпанчику.
– Будем надеяться, что – пока…. Но что это мы все обо мне да о тебе… Как дело с названием?
– Гораздо хуже, чем со всем прочим. Знаешь, Ма, мы тут перебрали огромное количество имен и всяких словесных сочетаний, но пока безрезультатно.
– Ничего, бэби, у тебя еще вся ночь впереди.
– Правильно, Ма. Только не у меня, а у него. По ночам рана особенно беспокоит, не дает уснуть. Вот я и устрою ему развлечение. Пусть коротает ночь, придумывая имя.
5. Луизианский кризис
Вечерняя прогулка затянулась допоздна.
Георгий чувствовал себя вполне нормально.
И настоял, чтобы сиделка не вздумала торчать у его постели.
Вспомнив муку жаждой, аспирантка согласилась и отправилась к себе.
Уснула быстро и спала крепко.
Но на рассвете аспирантку разбудил не мобильный телефон, а кое-что пострашней.
Глория Дюбуа проснулась от присутствия в спальне кого-то чужого.
Аспирантка открыла глаза и увидела своего раненого пациента.
Русский что-то искал у зеркала.
– О!
Георгий Орлов резко повернулся всем телом и застонал от боли.
– Из-ви-ни…
В здоровой руке негодяя, посмевшего тайком проникнуть в девичью спальню, не было ни острого ножа, ни тупого предмета.
Аспирантка, поглубже зарываясь в одеяло, нашла в себе силы пошутить:
– Ты что, ищешь фамильные драгоценности?
– Нет.
Георгий Орлов, превозмогая болезненные ощущения, поднял с пола упавшую шкатулку.
– Конечно нет.
– Только не говори, что пришел за обезболивающими таблетками.
– Гло, прости дурака.
– За что?
– Видишь ли, я хотел раньше тебя увидеть результат гадания на розах.
– И как – увидел?
– Нет. Но я боялся, что первой распустилась правая роза и по этой нелепой причине нам придется расстаться.
– Я поняла. Ты в случае неблагоприятного гадания хотел поменять вазы местами!..
Аспирантка, фанатично преданная чистоте любого эксперимента, раскованно и облегченно рассмеялась.
– Чтобы подкорректировать результат?
– Да!
– Глупенький…
– Не хочу я, чтобы твоя судьба, и моя тоже, зависела от какого-то безмозглого растения!
– Глупенький…
– И пусть ваша мисс Левая роза издевается сколько угодно над законопослушными гражданами Соединенных Штатов…
– Глупенький…
– Но над простым русским парнем, азиатским варваром, даже самому благородному из благородных цветков измываться не позволено!
– Глупенький…
– Можешь сотню раз повторять «глупенький, глупенький, глупенький»… Ну, а если бы ты вдруг поверила коварной розе и отправила меня обратно в больницу?
– Не дождешься!
Глория Дюбуа осторожно поправила сползшее одеяло, прикрывая внезапно обнажившиеся колени.
– И вообще, я подумала, что мне надо было гадать на ромашке, на вашей русской ромашке!
– Так, значит, все остается в силе?
– Да, Джорджи, да. Будешь у меня в плену до полного выздоровления.
Глория Дюбуа снова рассмеялась.
– И успокойся, тебе больше не придется по утрам пробираться сюда.
Глория Дюбуа украдкой зевнула.
– Я не буду тревожить розы попусту. По-моему, они говорят о чем-то сугубо своем…
В честь примирения русский пациент и американская сиделка решили устроить вечером роскошный ужин.
