– Да ладно. Что такого грандиозного, если я буду называть вас Розой. – Бессознательно он чуть засучил рукава. Мускулистые руки напряглись. И снова стали видны розовые шрамы на внутренней стороне. Старые зажившие ожоги, напоминающие жгуты из узлов и складок. Сложно сказать, как далеко уходили шрамы. Возможно, до самых локтей. – Вы считаете меня неприятным или отталкивающим?
– Речь не об этом. По моему мнению, между клиентом и терапевтом должна сохраняться профессиональная дистанция, – постаралась объяснить она. – Вы можете рассчитывать на меня во время сеансов, я веду вас, чтобы вы, в переносном смысле, научились лучше ходить, – но я не часть вашей жизни.
– О, еще как! Я решил пройти психотерапию у вас. Поэтому вы автоматически становитесь частью моей жизни.
– Правильно. Я сопровождаю вас на коротком этапе, но я не навсегда останусь в вашей жизни, как, например, ваша мама или тетя.
– Но в этот период я могу называть вас Розой?
Она покачала головой.
– Потом вам будет сложнее расстаться со мной. А это придется сделать, когда терапия подойдет к концу.
Он молчал.
– А конца мы достигнем только тогда, когда подойдем к определенным темам – профессионально, а не как подружки за чашкой кофе.
Карл посмотрел на пол.
– Сегодня я хотела бы поговорить о вашем детстве.
Карл ничего не говорил. Вместо этого скрестил руки на груди.
– Вас воспитывали в строгости? – спросила она.
– Я не знаю.
– Чего вы не знаете?
– Что означает «в строгости»?
– Какие, по-вашему, могут быть признаки строгого воспитания?
– Я не знаю.
– Если бы вы знали ответ, как бы он звучал?
Карл задумался. На мгновение показалось, что он забыл о своей скрытой неприязни.
– Ну, я думаю, у таких детей, наверное, синяки на лице или на руках, они смотрят в пол, молчат или вздрагивают, когда слышат голос отца.
Роза вздохнула с облегчением.
– Как строгое воспитание могло бы сказаться на детях? Как изменилось бы их поведение?
– Я не знаю.
– Если бы вы были экспертом и знали это, какие бы признаки могли назвать?
Он опустил руки. Впервые с начала их спора он снова взглянул на Розу.
– Наверное, они плохо спят. Возможно, рисуют картинки, писают в постель или страдают от приступов рвоты.
– А у вас когда-нибудь была рвота?
– Мы можем поговорить о чем-нибудь радостном? – Его руки снова скрестились на груди.
Черт!
– Конечно, мы можем поговорить о чем-то более радостном. Какое событие в вашем детстве вы вспоминаете с удовольствием?
«В моем детстве не было радостных событий», – казалось, говорил его взгляд.
– Давайте поговорим о вашем детстве, – предложил он. – Почему вы решили стать психотерапевтом? Какую проблему пытались решить таким образом?
– Мы говорим о вас, а не обо мне.
Он проигнорировал ее ответ.
– Когда настал ваш переломный момент?
Роза не стеснялась говорить с посторонними о своих проблемах – особенно о проблемах с матерью. На протяжении более трехсот часов самопознания она только этим и занималась. Она и по сей день обсуждала страхи и проблемы со своим супервизором – но не с клиентами.
– Вы правы. В моей жизни был такой момент – как и почти у всех моих коллег. Иначе с чего бы мы стали интересоваться психологией? Но сейчас неподходящее время, чтобы это обсуждать.
– Почему?
– Это отвлечет вас от себя самого, а я бы не хотела, чтобы вы начали анализировать проблемы других, вместо того чтобы искать решения собственных.
Карл уставился на нее ярко-голубыми глазами, словно хотел оценить, как она отреагирует на его следующие слова.
– Я хочу сделать вам предложение, – заявил он.
Роза откинулась назад. Сейчас начнется психологическая война. Как раз на четвертом сеансе. Она уже задавалась вопросом, когда и как он начнет. Она ободряюще кивнула.
– Я здесь не для того, чтобы говорить о моем детстве, а чтобы научиться контролировать свою агрессию и наркотическую зависимость. Мое предложение: я расскажу вам то, что вы хотите знать, если вы поделитесь кое-чем из личной жизни.
Значит, вот в чем причина, почему ее предшественники отказывались продолжать психотерапию. Карл был хитер и коварен. Он сближался с ними, возможно, даже преследовал. Ее коллеги не знали, как справиться с такой ситуацией, и пугались. В профессиональных кругах спокойное, на первый взгляд, добродушное и заинтересованное поведение Карла называлось «пассивно-агрессивное». В такой ситуации достаточно разговора с супервизором, который посоветовал бы ей немедленно отказаться от этого пациента. За свою карьеру Роза видела немало психотерапевтов, которые перегорали и затем вовсе отходили от дел. Но она была слишком опытна, чтобы ввязаться в такую опасную игру квипрокво
[10]. Чем больше Карл узнает о ней, тем больше будет использовать свои знания против нее.
– Познакомься мы при других обстоятельствах, я бы с удовольствием поболтала с вами о своей личной жизни, но не во время наших сеансов, – ответила она. – Мы должны сосредоточиться на ваших чувствах.
– Мои чувства в обмен на ваши – вот мое предложение. – Карл посмотрел в окно, словно его все это не касалось.
Она его потеряла.
– Я хочу предложить вам ассоциативное упражнение. Я называю вам…
– Нет. – Он по-прежнему смотрел в окно. – Я уже сказал, что расскажу только тогда, если вы мне что-нибудь расскажете.
– Хорошо. – Роза сохраняла спокойствие. Продолжать говорить в этой ситуации бессмысленно. Она должна задействовать визуальные раздражители. Поэтому она поднялась, подошла к флипчарту и фломастером разделила белый лист бумаги на две половины.
– Мы можем воспользоваться моментом и изобразить чувства, которые вы сейчас испытываете, графически. Слева ваша зона комфорта, а справа так называемая нейтральная территория. Какие картинки приходят вам спонтанно на ум, когда вы…
– Никакие.
Роза закрыла фломастер и подошла к книжной полке на противоположной стене, где стояло несколько пластиковых фигурок. Астерикс, Идефикс, Микки-Маус, принцесса, ведьма, овечка и смерть в черном плаще.
– Или мы изобразим ваши чувства на столе как на сцене. Какие из этих фигурок могли бы символизировать вашу злость, ярость? Какие – любовь, страсть, страх или самовлюбленность?
Карл бросил взгляд на фигурки.
– Это все ерунда. Я не пятилетняя девочка, чтобы играть с куклами.
