Карл поднял брови.
– Вы позвонили Рубену?
– Он не очень-то лестно о вас отзывается.
– Да пошел он. Я уволился два месяца назад. Он очень разозлился. Видели бы вы его лицо. – Карл оставался по-прежнему серьезным. Он сплюнул в клумбу рядом с входной дверью.
В голове у Розы вертелось множество мыслей. Наверняка Рубен знал, что суд заменил его механику тюремное наказание на психотерапию. Но странным образом он не уведомил суд об увольнении Карла. Иначе судья Лугретти связалась бы с ней. Но это еще возможно. Если выяснится, что Карл уже два месяца безработный и не приходит на сеансы психотерапии, суд обязательно захочет его допросить и затребует записи Розы. Тогда придется подделать документы, чтобы никто не узнал, что она обманула Карла с плацебо.
Роза огляделась. Ее клиентка с нарушением пищевого поведения уже уехала. На парковке никого не было. Видавшего виды автофургона из мастерской Рубена она тоже не заметила.
– Вы пешком сюда добрались?
– На моей новой машине. – Он два раза нажал на кнопку на радиобрелке. Темно-синий двухдверный «форд-фиеста» мигнул фарами.
Роза заметила сильно обкусанные ногти Карла. В некоторых местах даже засохла кровь. Плохой знак.
– Я уже собиралась писать заключение для суда, потому что вы не выполняли своих обязательств и не приходили на сеансы. Я рассматриваю это как прекращение терапии.
Вообще-то она уже напечатала отчет для Петры Лугретти, но не отправила, надеясь, что Карл еще объявится. В противном случае будет издан приказ о его аресте, Карла разыщут, и суд, скорее всего, решит, что он должен отсидеть свои три года. К счастью, он появился – хотя и не в самый удобный момент.
– Тогда мы должны как можно быстрее наверстать последний сеанс, – предложил он.
– Хорошее решение – но не сейчас.
– Нет? Вас даже не интересует, как хреново мне было в последние два месяца? – спросил он. – Или фрау доктор хочет узнать это из газет?
Она отошла в сторону.
– Входите.
– О, спасибо. – Он прилепил жвачку над докторским званием на входной двери и вошел в прихожую. – И нет, спасибо, вино не предлагать.
Он расселся на диване в комнате, словно был у себя дома.
– Что за дерьмо вы слушаете?
Роза выключила CD-плеер и тоже села.
– Давайте договоримся о двух новых сеансах, – предложила она.
– Не нужно.
– Не нужно? – переспросила она. – Почему?
Он ухмыльнулся.
– Если бы вы знали причину, как бы она звучала?
Роза чувствовала, что он издевается над ней. Кроме того, ей не хотелось меняться с пьяным клиентом ролями.
– Могла бы причина звучать так: потому что вы сделали из меня посмешище? – спросил он.
Розе стало не по себе.
– Могла бы причина быть в том, что вы меня обманули и злоупотребили моим доверием? – продолжал он.
Кровь ударила Розе в голову.
– Вы имеете в виду торрексин, – спокойно заявила она.
– Верно. Торрексин. Одна таблетка стоит пятьдесят евро. Такое дорогое психотропное средство! – передразнил он ее тон. – Его дают только особенным пациентам.
– Мне очень жаль.
– Да ну! – Он резко поднялся с дивана. – Вы меня обманули, провели. Представляете, каким дураком я себя почувствовал, когда выяснил, что этого дерьмового лекарства не существует? А каким придурком я предстал перед вами, когда плача рассказывал о своей сестре? Карл Мария залил вам слезами весь кабинет!
Роза положила руки на колени – ладони вспотели. Карл походил на тикающую бомбу. Его ненависть к женщинам должна быть колоссальной – и теперь Роза навлекла эту ненависть на себя таблеткой правды.
– Вы ведь не боитесь? – прошептал он.
Роза не ответила. У нее было чувство, что какая-то невидимая рука сжимает ей горло. Она даже не могла сглотнуть.
– Вам не нужно бояться, Роза, – успокоил он ее. – Я нашел способ, как переработать пережитое на последних сеансах по-своему.
– Это хорошо.
– Да, это хорошо – мне тоже нравится. – Он снова стал кусать ногти.
Она должна справиться с нервозностью. Но в настоящий момент Роза была напряжена сильнее его. Во рту у нее пересохло. Боже, сейчас не повредил бы какой-нибудь крепкий напиток.
– Хотите узнать, как мне это удалось?
– Конечно, расскажите мне, пожалуйста, – попросила она.
– Вы не правы. Мой отец не был садистом.
– Нет, не был, – подтвердила она.
– Ему не нравилось жечь меня утюгом. Но мы оба знали причину, почему он все равно это делал. Он был болен. Моя мать довела его до такого состояния. После того как она переспала со всеми мужиками в городе, чтобы забыть свою дочь, эту маленькую чертову дрянь, она пригрозила отцу, что бросит его, если я буду непослушным. Так ведь все было, да?
– Ваша мать…
– Но я был послушным! – прокричал он. – И все равно каждую неделю он душил меня пластиковым пакетом. Этот бесподобный органист, который был таким верующим, смиренным и почтительным. Этот пример для подражания для всех прихожан, которые восхищались его божественной игрой на органе. Но со мной этот святоша, этот сукин сын, играл совсем в другую игру. Он загадывал мне загадки. Задания, которые я ни разу не смог решить в отведенное время. Я был слишком мал для них!
На глазах у него блестели слезы. Раньше он никогда не рассказывал об этом. Роза не помнила, чтобы Карл упоминал загадки на кассетах, которые наговорил для нее.
– Какие загадки? – спросила она.
– Типа интеллектуальной игры… – Он вытер слезы. Его зрачки блестели. – Кто сочинил пять важнейших пасторальных месс? Из скольких тактов состоит рождественская оратория Баха? Какая правильная последовательность литургии? Пока мой отец играл, у меня было время подумать над ответом. Но есть ли шанс у десятилетнего мальчика выяснить такое за сорок минут? Незнание приравнивалось к непослушанию. Иногда я все еще слышу его мучительные вопросы, неразрешимые задачи, замечания, упреки и душевные страдания! «Солнце сияло, но было темно…» – Он зажал себе уши руками.
Роза вспомнила, что он упоминал на кассетах стихотворение, которое его отец повторял, наказывая Карла.
– О каком стихотворении идет речь?
– Было несколько стишков. – Он зажмурился, и его голос превратился в монотонное пение. – Если дети хороши – все довольны от души. За столом иль за игрой, ночью, днем – от них покой. Шумных, озорных детей, чей ум полон злых затей, кто спесив, ленив в истоме, знай, никто не любит в доме…
– Карл! – перебила его Роза.
Он открыл глаза.
