Так что однажды утром, когда я проснулась, то сразу надела купальный костюм, прикрывшись бизоньими шкурами (надо сказать, что, несмотря на невозможность уединения, постель из сосновых веток, бизоньих шкур и выменянных у белых одеял вовсе не была неудобной). Когда вождь вышел из дома, чтобы отправиться на утреннее купание, я последовала за ним. У запруды, образовавшейся из-за бобровой плотины, его уже ждали другие мужчины, болтая, как школьники, и шумно вдыхая воздух, перед тем как погрузиться в ледяную, как я быстро выяснила, воду. При моем появлении раздался общий ропот неодобрения, больше походивший на звериное ворчание. Потом кто-то из них что-то сказал – теперь я уверена, что он имел в виду мой костюм – и все они рассмеялись жутким неприятным смехом, хватались за бока и валились на землю, как полудурки. Только Маленький Волк хранил обычное спокойствие.
Грубость мужчин меня разозлила и, должна признаться, задела мое тщеславие: я-то считала, что костюм демонстрирует мою фигуру в самом лестном свете. К тому же я не привыкла, когда надо мной смеются. Вынуждена признаться: я вся покраснела, и мне пришлось бороться со слезами гнева и стыда. Но чувствовать себя побежденной и унижаться перед кучкой дикарей я отказывалась. Я собралась с силами, прошлась по бревну, перекинутому через бобровую запруду, и нырнула – так грациозно и изящно, как только могла, – в ледяные воды, молясь, чтобы прудик не был слишком мелок! Право, я боялась, что сердце моё остановится, когда я коснулась обжигающе холодной воды! Я нырнула глубоко, и, стоило мне появиться на поверхности, я заметила, что мужчины уже не смеются, а смотрят на меня с некоторой долей восхищения.
И вот сегодня я узнала от преподобного Хейра, что индейцы окрестили меня Месоке, что означает «ласточка». Красивое имя, что и говорить, мне несказанно повезло. Потому что преподобный сообщил, что наша большая и бойкая подруга Гретхен получила совершенно непроизносимое имя, которое переводится на наш язык как «Та, у которой большой голос», что, как я понимаю, является описательной формой слова «горлопанка». Господи, да эти люди чистые поэты!
После моего заплыва, который, стоило мне привыкнуть к ледяной воде, оживил меня, мужчины остановились в нерешительности и стали перемещаться в другое место – лишь Маленький Волк остался наблюдать за мной. Подозреваю, что я нарушила какой-то дурацкий Кодекс поведения язычницы, посмев искупаться с мужчинами. Какая, простите за каламбур, дикость! Напоминает душный мужской клуб в Чикаго для таких, как мой отец и его друзья… И тут же меня осенило: отныне это место будет зваться «Дикарский клуб пловцов».
Наконец сам Маленький Волк вошел в воду. На нем была лишь набедренная повязка – крайне нескромная одежда, если только ее можно так назвать – практически это была лишь полоска кожи вокруг бедер, нетуго завязанная на бедрах. Она едва прикрывала его естество…
Позвольте описать вам вождя. Это стройный человек с тонкой костью и изящными мышцами, темноглазый и смуглый. У него поразительно гладкая, без морщин, кожа цвета отполированной меди. Очень высокие скулы, как у монголов, и волосы черного-черного цвета, блестящие, как вороново крыло. Вообще он весьма красив особой «экзотической» красотой и преисполнен собственного достоинства и благородства. И я еще ни разу не видела, чтобы он вел себя иначе, нежели самым благородным, присущим вождю, образом. Да, он очень суров. Признаться честно, когда он вошел в воду, я подумала: вот бы хоть раз увидеть, как он улыбнется мне. И – подумать только – в этот самый момент мне почудилось, что на лице вождя мелькнула тень улыбки: но в то же самое время это вполне могла быть гримаса – вода-то была холодная.
Мистер Маленький Волк нырнул, весь лоснящийся и грациозный, как речная выдра, вынырнул на поверхность, слегка, точно пес, встряхнулся, взволновав воды запруды, и не удостоил меня взглядом. Откровенно говоря, я была несколько разочарована, потому что у нас появлялась отличная возможность познакомиться поближе – без посторонних, которые постоянно маячат поблизости. Не то чтобы я ожидала или поощряла романтические авансы в ледяной воде запруды, но было бы неплохо, если бы вождь хоть раз заговорил со мной.
15 мая 1875 года
Мы, белые невесты, условились ежедневно собираться все вместе в разных местах лагеря. Делиться впечатлениями и, как мы надеялись, помогать друг дружке адаптироваться к жизни дикарей. Предполагалось, что за организацией встреч будет следить преподобный Хейр, но его тучнейшество, как я уже упоминала, все время скрывался в вигваме, которое делил с местным жрецом Женщиной-Собакой. Пришла пора пояснить: в племени считали, что жрец может обернуться в собаку; кроме того, шайенны называли его э-эмнанте – полумужчина-полуженщина. Не знаю, одевался ли он в женское платье из прихоти или же и вправду был гермафродитом и обладал женскими и мужскими половыми органами. Но более странного существа мне прежде не доводилось встречать. Одетый в платье из выворотной кожи, яркую накидку и узкие штаны, он (или она?) вполне сходил за женщину, пусть и не слишком привлекательную. Это очень сбивает с толку, лишь закрепляя ощущение, что мы попали в другой мир, населенный инопланетным народом. Снова и снова мне вспоминались слова Джона Бёрка…
Кажется, Женщина-Собака пользовался уважением среди соплеменников, раз ему позволили поселить у себя преподобного. Двое священников – один дикарь, второй цивилизованный, один толстый, как шар, второй одетый в женское платье – престранная пара, согласитесь? С ними также живет старая карга – преподобный Хейр перевел ее имя как «та, что спит с Женщиной-Собакой», что окончательно запутало вопрос; она готовит и убирает в жилище, и, похоже, это просто живущая в доме служанка.
У преподобного имелся солидный опыт проживания среди индейских племен Среднего Запада, – он легко смирился с отсутствием удобств и, кажется, устроился с относительным комфортом. Можно было решить, что толстяку в таких условиях скоро придется расстаться с лишним жирком, но преподобный умудрялся держать неплохой запас кулинарных изысков, которые ему приносили индейские женщины. Они целый день шли к его вигваму неиссякаемым потоком, вручая подношения с таким почтением, будто приносили их священному идолу. Не могу удержаться от подозрений, что преподобный охотно не вполне честно использует репутацию святого человека.
Но самое важное, что он знает индейские наречия, и лишь за одно это мы необычайно благодарны ему. Спустя всего несколько дней я ощутила, что наш кружок становится не столь тесным. Как я уже говорила, лагерь был довольно большим, поэтому оказалось так непросто следить за переменами в жизни каждой из нас. Я могла лишь урвать минутку, чтобы перекинуться парой слов с ближайшими подругами. У индейцев существовал глашатай – старик, который каждое утро ходил из конца в конец деревни и громко сообщал «новости» и «повестку дня»; я решила, что мы можем завести такую же традицию.
Признаюсь, когда я наконец увиделась с Юфимией на вчерашнем сборище, я была потрясена и восхищена одновременно. Я, кажется, упоминала, что ни разу не видела ее здесь за работой. И вот она гордо вступила в наш круг, точно черная принцесса; она давно забросила «цивилизованную» одежду и с гордостью носила индейское платье из выворотной кожи оленя, вышитое нитками из жил, мокасины и узкие штаны из кожи, гамаши. Должна сказать, этот костюм ей поразительно идет: она ослепительна.
