28 мая 1875 года
Этим утром, пока я делаю эти поспешные записи, мы собираемся в путь – полагаю, чтобы вернуться в индейский лагерь, потому что Маленький Волк навьючивает лошадей добытой за эти дни дичью и шкурами. За исключением жуткой встречи с этим Жюлем-семинолом, который, слава Богу, больше не появлялся, это была очень приятная поездка, и я жалела, что она заканчивается. Я убеждена, что мы достигли невероятного прогресса в отношениях, Маленький Волк и я начали строить мост между двумя культурами… Нет, это не эвфемизм, разве что на малую долю. Я очень воодушевилась и теперь твердо верю: у нашего предприятия есть шансы на успех. Может, президент Грант и его администрация не такие уж глупцы и сила духа американок сможет наконец связать наши культуры. Мы с мужем не только научились общаться, пусть на самом простом уровне, но стали понимать и искренне привязались друг к другу. Вождь станет моим подлинным окном в мир туземцев, ведь он обладает всеми качествами, которые ценятся этим простым народом: смелостью, достоинством, благородством и неравнодушием, и еще… Я недолго наблюдала за этой его ипостасью, но могу описать ее как «свирепость», что ли. Такой, как Маленький Волк, стал бы лидером в любой культуре, и я убеждена, что даже капитан Бёрк хотя и неохотно, но проникся бы к нему уважением, и это было бы взаимно. Потому что, как мне кажется, у них столько общего, у капитана и вождя, у язычника и католика… У солдата и воина, связанных любовью одной женщины.
Тем не менее, несмотря на мои самые лучшие намерения, я не могу сказать, что к Маленькому Волку я испытываю то же, что и к Джону Бёрку – к нему у меня была страсть, какой мне никогда не доводилось испытывать, меня тянуло к нему телом, сердцем и душой… Господи, кажется, я прожила три жизни, три любви: первую – с Гарри Эймсом, любовь телесную, вспыхнувшую, как искра, и погашенную темнотой палаты для душевнобольных, чтобы снова зажечься от невыносимого света новой любви, как от метеора. Да, если Гарри Эймс стал яркой случайной искрой, от которой загорелась моя женская сущность, то Джон Бёрк – метеором, горевшим ярко и сильно. А этот человек, Маленький Волк, – огонь в очаге, который дарит тепло и защиту… Он – мой муж, я буду ему верной женой и рожу ему детей.
Итак, этим утром мы с моим мужем Маленьким Волком наконец отправились домой, в главный лагерь шайеннов на реке Паудер. Я пыталась определить, где мы находимся, при помощи компаса и армейской карты, подаренных мне капитаном Бёрком перед отъездом: не знаю, насколько точна карта, и я совсем не умею ее читать, но, по крайней мере, я знаю основные крупные реки. Мы с вождем ехали бок о бок, как равные – так и должно быть, и я, по своему обыкновению, болтала о том о сем по-английски, показывая на птиц, растения и животных.
Иногда вождь отвечал мне, называя имена растений и птиц, а иногда, как повелось между нами, что-то рассказывал. Думаю, я уже начала понимать кое-какие основы языка, хотя все еще трушу на нем говорить.
Когда мы наконец прибыли в поселок из широкой и безмолвной прерии, в сравнении с последними днями тишины он показался мне настоящим городом, кипящим работой и человеческой энергией. В самом деле, пока нас не было, на противоположном берегу реки возникла целая новая деревня – там стояла почти сотня новых вигвамов.
Когда мы подъехали, лагерные псы выбежали и залаяли, потом стали обнюхивать нас и небольно покусывать за пятки. За нами тут же увязались малыши: кое-кого из пострелят я узнала и обрадовалась встрече. Как я люблю детей! Как хочу родить еще одного!
Кое-кто из наших приветствовал меня у порога своего вигвама. Это меня позабавило: всего пара-тройка дней прошла с моего отъезда, а некоторых «жен» уже не отличишь от местных. Со дня свадебного пира еще несколько наших решили отказаться от «цивилизованного» костюма, а кое-кто из индианок примерил наши платья, подаренные моими товарками.
Гретхен, одетая в платье из оленьей шкуры, несла в вигвам ведро воды – но при виде меня остановилась поздороваться и восхитилась нагруженными добычей мешками на спинах вьючных лошадок.
– Какой у тебя охотник, Мэй! – сказала она. – Моего лентяйя из т-тома не ффы-гонишь, – но в ее голосе слышалось тепло. – Все, что этот к-креппыш хочет – это пп-аловаться со мной на бизоньей шкуре, ты понимаешь, о чем я. Йа, ты понимаешь, Мэй. Этот чертов тт-икарь никак не угомонится! Я зайду к тебе пп-отом, ладно? Мне нужно с тобой пп-о-говорит!
Проезжая мимо жилища преподобного Хейра и Женщины-Собаки, я увидела, как последний выходит из жилища в белом платье явно европейского покроя. Он был таким милашкой, что я не удержалась и потрясенно рассмеялась при виде него. Женщина-Собака злобно сверкнул на меня глазами, борясь с лифом, с которым ему, очевидно, оказалось трудно сладить. Я зажала рот ладонью.
– Je suis désolée, – поспешила я извиниться по-французски: гермафродит, кажется, понимал этот язык. – Alors vous êtes très belle! Вы так хороши! – Кажется, эти слова утешили жреца, и в самом деле, он, или она, казалось, всерьез гордился обновкой. – Dites-moi, où est le grand lapin blanc? – продолжала я. – Святой отец! – позвала я. – Если вы тут – помогите соседу застегнуть платье!
– Это вы, мисс Додд? – раздался из вигвама оракульский голос Хейра. – Позвольте напомнить, что на этой неделе вы снова пропустили воскресную службу. На нее ходит половина поселка! Мы еще сделаем христиан из этих язычников!
– Вы просто герой, преподобный, – откликнулась я. – Только поторопитесь – а то они быстрее сделают из нас язычников. Я уже подумываю принять религию Великого Целителя. Мне она нравится все больше и больше.
Тут преподобный высунул лысую, розовую, как у младенца, голову из вигвама и заморгал от яркого солнца.
– Вы – безбожница, мисс Додд! – побранил он меня. И тут же обратился по-шайеннски к Женщине-Собаке, который что-то ответил.
– Преподобный, попросите Женщину-Собаку сообщить вам ваше новое индейское имя, которое придумали мы с вождем! – шаловливо прокричала я, уезжая. Точнее, не придумали – а оно, как у них водится, оно само пришло на ум, когда я попыталась объяснить своему мужу на языке жестов, что означает его фамилия.
Преподобный снова заговорил с Женщиной-Собакой, и тот снова ответил. Вот так он впервые узнал свое индейское имя, которое, я уверена, скоро разлетится по поселку, точно лесной пожар.
– Вы – безбожница, Мэй Додд! – воскликнул снова Ма’вобкообе обво’маэстце – «Большой Белый Кролик» – когда мы ехали по лагерю. – Безбожница! Буду молиться за ваше спасение! И за спасение вашей подруги-художницы Хелен Флайт. Немедленно сходите к ней – за ваше отсутствие она поступила в обучение к Сатане и прельщает дикарей обманным искусством – фокусами, ведьмовством и магией! – В этот момент я подумала, что наш преподобный, должно быть, перегрел на солнце свою лысую макушку.
К моему огромному разочарованию, за мое отсутствие свадебный вигвам разобрали, а мои пожитки вернулись в «семейный». Выходит, «медовый месяц» и вправду закончился. Успев привыкнуть к уединению собственного жилья, я с трудом переносила мысль, что придется снова жить в непосредственной близости с остальными.
