Позвольте мне рассказать здесь, в первый и последний раз, правду о том, почему меня заточили в лечебницу.
Четыре года назад я полюбила человека по имени Гарри Эймс. Гарри был на шесть лет старше и работал бригадиром на элеваторе моего отца. Мы познакомились в нашем доме, куда Гарри часто приходил к отцу обсудить дела. Гарри – очень привлекательный, хоть и с несколько грубоватыми чертами лица, парень с сильными руками и уверенностью в себе, какая присуща работягам. Анемичные юнцы из хороших семей, с которыми предлагалось общаться за чаем и котильоном девушкам моего круга, не шли с ним ни в какое сравнение. Я совершенно потеряла голову перед его обаянием, одно цеплялось за другое, и… ну да, по меркам иных я действительно оказалась похотливой.
Мне не стыдно признаваться в этом – я была девушкой сильных эмоций и сексуальных желаний. И вовсе не отрицаю этого. Я рано созрела, и стеснительные юноши «нашего» узенького круга робели передо мной.
Гарри оказался другим. Он был мужчиной: меня тянуло к нему, как бабочку к огню. Мы стали тайно видеться; оба прекрасно знали, что мой отец никогда не смирится с нашими отношениями, и Гарри очень пекся о том, чтобы о них никто не узнал – ведь он потерял бы работу. Но и сил устоять друг перед другом, расстаться, мы не нашли.
В первый же раз, когда я легла с Гарри, я забеременела нашей дочерью, Гортензией. Право слово – я почувствовала, как она возникла в моем чреве в момент кульминации нашей любви. Должна сказать, Гарри повел себя как джентльмен и сразу взял ответственность на себя. Он предложил брак, но я наотрез отказалась, потому что, хотя я любила его и сейчас люблю, я женщина самодостаточная, кое-кто бы сказал – нетипичная. Однако отказываться от ребенка я не собиралась, так что без объяснений покинула родительский дом и поселилась с любимым в ветхом домике на берегу Чикаго-ривер, где мы какое-то время просто и скромно жили в любви и согласии.
Разумеется, отец быстро узнал о том, что натворил его бригадир, и уволил его. Но вскорости Гарри нашел место у одного из его конкурентов, а после и я устроилась на работу. Это была фабрика по обработке тушек луговых тетеревов, которые в изобилии водились в прерии – их ловили и продавали в Чикаго. Работа оказалось грязной и тяжелой – девиц моего круга совершенно точно к такому не готовили. В то же самое время я ощущала странное освобождение – я жила в реальном мире и сама в нем обустраивалась.
Я родила Гортензию и почти сразу же забеременела снова – сыном Уильямом, моим сладким Уилли. Попыталась наладить отношения с родителями – я хотела, чтобы они общались с внуками и не судили слишком строго за то, что я искала иной участи. Но мать закатывала истерики всякий раз, когда я пыталась встретиться – вот бы кого поместить в лечебницу вместо меня; отец же отказывался видеться со мной даже тогда, когда я приходила к ним домой. В конце концов я перестала к ним ходить и кое-как узнавала новости от своей старшей замужней сестры, тоже Гортензии.
Ко времени рождения Уилли наши с Гарри отношения стали портиться. Не знаю – может, отец уже тогда подослал людей, потому что он изменился за пару недель, стал точно чужим. Начал пить и пропадать где-то ночами, а когда возвращался, я чувствовала, что он был с другими женщинами. Это разбивало мне сердце – ведь я все еще любила его. Тем не менее я радовалась, что не стала выходить за него замуж.
В одну из таких ночей в наш дом явились пособники отца. Они выбили дверь и ворвались внутрь; с ними была медсестра, которая подхватила детей и увела их, пока мужчины держали меня. Я сопротивлялась со всей силой, на какую была способна – лягалась, кусалась и царапалась, но, конечно, впустую. С той ночи я больше не видела своих детей.
Меня отвезли прямиком в психиатрическую лечебницу, где обрекли на постельный режим ночью и днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, не оставляя мне ничего, чтобы занять время, кроме ежедневных пыток и мыслей о моих малютках – я теперь не сомневаюсь, что они живут с моими родителями. Не знаю, что сталось с Гарри, и не могу не думать о нем… (Гарри, Гарри, любовь моей жизни, отец моих детей – неужели отец заплатил тебе золотом, чтобы ты отдал меня его головорезам среди ночи? Неужели ты продал ему собственных детей? А может, он просто велел тебя убить? Должно быть, я никогда не узнаю правду.)
Все мои несчастья – лишь оттого, что я полюбила человека не своего круга. Разбитое сердце, пытки и наказание лишь за то, что я захотела подарить миру вас, мои дети. Черное и беспросветное отчаяние – за то, что я не захотела жить, как все…
О, но в свете того, куда я сейчас еду, я понимаю: раньше мне и невдомек было, что это такое – быть «не как все». Позвольте рассказать о том, что предварило мой отъезд. Пару недель назад в лечебницу, в комнату дневного пребывания для дам пришли мужчина и женщина. Из-за природы своего «заболевания» – «половой невоздержанности», как значилось в сопроводительных документах (ложь и фальсификация – скольких еще заперли по той же причине!) я оказалась среди пациенток, которым строго-настрого запретили сообщение с противоположным полом – должно быть, из опасений, что я стану с ними совокупляться. Господи! С другой же стороны, кое-кому из мужской части персонала мой диагноз показался приглашением в мою палату посреди ночи. Сколько раз я просыпалась от удушья, когда на меня всем телом наваливался один особенно омерзительный санитар по имени Франц – жирный, вонючий немец, рыхлый и потный. Помоги мне, Господи – я молилась, чтобы он умер…
Мужчина и дама оценивающе рассматривали нас, точно скотину на рынке. Выбрав человек шесть или семь, они отвели нас в комнату для персонала. Среди избранных не оказалось пожилых или откровенно и безнадежно спятивших – из тех, кто целыми днями раскачивался туда-сюда, или плакал, или беспрестанно и многословно спорил с демонами у себя в голове. Нет, этих несчастных обошли стороной, отобрав для встречи с визитерами лишь самых «привлекательных» из нас, безумиц.
Итак, когда мы очутились в комнате для персонала, мужчина, – его звали мистер Бентон, – сообщил, что ищет кандидатов для правительственной программы, связанной с индейцами западных равнин. Женщина, представленная как сестра Кроули, должна была осмотреть нас, с нашего разрешения, разумеется. Если по результатам такового обследования и личной беседы нас сочтут пригодными, то это станет основанием для немедленного освобождения из лечебницы. Да! Конечно, предложение меня очень заинтересовало. Однако сохранялось еще одно условие – согласие семьи, на каковое я не смела надеяться.
Тем не менее я дала свое согласие безоговорочно. Право, даже беседа и осмотр казались желанным отвлечением от монотонных часов сидения или лежания на кровати, когда занять себя совершенно нечем, кроме мрачных мыслей о несправедливости заточения и опустошающей сердце разлуке с моими малютками, – то есть полной безнадежности моего положения и кошмарного ожидания очередной безжалостной «лечебной процедуры».
«Есть ли у меня основания предполагать, что я бесплодна?» – таков был первый же вопрос, заданный мне сестрой Кроули до начала осмотра. Должна сказать, он меня обескуражил – но, вознамерившись во что бы то ни стало пройти все испытания, я быстро ответила: «Au contraire!» Сказала я и сообщила сестре, что родила вне брака двух прекрасных детишек, которых так жестоко отняли от материнской груди.
