– Мистер Боров – он парень хоть куда, – говорит Хелен. – Только с первого дня нашего брака им завладело глупейшее мужское суеверие, что, пока его супружница не понесет, он как будто не совсем мужчина. Буквально ежедневно он спрашивал меня, довольно почесывая пузо, будет ли у нас ребенок, а я всякий раз отвечала «нет»… Ну, тогда он тут же хотел попробовать снова! Должна признаться, оказалось, это довольно утомительное занятие. Однако же с момента нашего благополучного возвращения он более не набрасывается на меня, а значит, я с чистой совестью могу посвящать свободное время своей «терапии» – рисованию.
Что касается Фими, она по-прежнему носит пояс девственности и с трудом подавляет смех, говоря на эту тему. «Я – как ты, Хелен – у меня тоже есть важное занятие. Я охотница, а теперь и воин, что плохо сочетается с обязанностями будущей матери. Кроме того, во времена, когда я была совсем ребенком, мужчины слишком часто брали меня силой. Я люблю своего мужа Мо’обтайве’бо’э и, возможно, однажды рожу от него ребенка. Но я сама решу, когда это случится».
Что касается нас, будущих мамаш, нам всем как-то спокойнее переносить беременность сообща, ведь мы можем делиться новыми ощущениями, сочувствовать друг другу, строить планы на будущее. По нашим прикидкам, у всех нас дети появятся в феврале, и хотя мы волнуемся при мысли о том, что последние месяцы пройдут в условиях суровой зимы, но все же надеемся, что тогда племя встанет на долговременный лагерь. Возможно, нам даже удастся устроиться неподалеку от одного из агентств, при котором есть и доктор и больница, – недавно на очередном совете мужчины племени обсуждали такой вариант событий.
23 августа 1875 года
Сегодня произошло ужасно гадкое происшествие, которое будет нам аукаться еще долгое время. Услышав отчаянные вопли преподобного Хейра и рассерженный гул кучки индейцев, мы кинулись к вигваму священника. И перед нами предстала шокирующая сцена.
Индеец по имени Хатавесеве’баме, Скверная Лошадь, выволок преподобного из вигвама Женщины-Собаки, нещадно хлеща его плеткой. Тот – громадная, розовая безволосая туша – ревел и пытался защититься от ударов, от которых на его пухлом теле вздувались ярко-красные рубцы. Вокруг собралось много людей, в том числе все члены семьи Скверной Лошади. Его жена, невысокая коренастая женщина, уносила от вигвама преподобного их маленького сына – тоже голого, хотя в этом не было ничего необычного, скорее, то был естественный образ жизни детей в племени. Но вскоре стало ясно, что случилось: преподобный, стыдливо путаясь и перемешивая шайеннские и английские слова, пытался убедить всех, что хотел лишь преподать мальчику уроки катехизиса. Но это объяснение нисколько не удовлетворило разъяренного отца, который продолжал осыпать несчастного нешуточными ударами плети.
Я подошла к Сьюзи Келли, которая вместе с сестрой стояла в толпе зевак.
– Может быть, нам надо помочь ему? – спросила я ее: несмотря на всю мою антипатию к Хейру, уж очень жалкий был у него вид.
– Дело семейное, Мэй, – отвечала Сьюзи. – Старого лицемера застукали с бедным пареньком. Такое водится у католиков. Ты же знаешь. Когда мы с Мегги жили в приюте, старые святоши пялили мальчиков до крови – так, сестренка?
– Да, Сьюзи, так жалко их, бедняг, – сказала Мегги. – Многие парни, которых пустили по этой дорожке, часто вырастают злюками, я таких видала, уж поверьте. Сдается мне, эти простые люди никогда такого не видывали. Даже Женщина-Собака, что делит вигвам с преподобным, и то не лапает молодых парней. Про него говорят, старый бе’эмнфне’э держит целибат.
– Хейр лишь заблудшая душа, – заметила я, – которая не заслуживает, но все же молит о пощаде.
– Ему уже ничем не помочь, Мэй, – сказала Сьюзи. – Да и не убьют они старого греховодника. Зато он получит хор-роший урок!
И в самом деле, возмущение родителей вскоре поутихло, они направились вместе с сыном домой, а толпа рассосалась. Тогда мы с близняшками приблизились к нашему «падшему» духовному отцу, лежащему на земле, словно бесформенная окровавленная туша. Мы помогли ему добраться до вигвама, где Женщина-Собака принялся с сочувственным бормотанием врачевать его раны.
Я боюсь, что Большой Белый Заяц навлек на себя непоправимое бесчестье и его проступок не может быть искуплен. В целом же я вынуждена заключить, что, хотя мы выполнили одну часть договора – то есть забеременели от индейцев, но наши попытки привить им правила цивилизованного общества не имеют особого успеха.
28 августа 1875 года
И снова мы тронулись в путь. На этот раз – впервые со дня нашего прибытия в племя – мы разделились на несколько отрядов, которые двинулись в разных направлениях. Стада животных разбрелись, и Люди – тоже, так как небольшим семейным группам проще прокормиться, чем всему племени целиком.
Будущее расставание привело к большим переживаниям среди нас, белых жен. Марта на грани истерики из-за того, что она вместе со своим мужем Колтуном поедет не с нашей, а вместе с другой группой, и, значит, мы будем обречены не видеться несколько недель… или даже больше.
– Ну как же я без тебя, Мэй! – восклицала бедняжка все утро, после того как мы узнали о скором отъезде. – Бог ты мой, как же я буду без тебя?
– Всё будет хорошо, Марта, – старалась я ее утешить. – В твоей группе есть другие женщины из наших.
– Но сколько же мы не увидимся? – спросила она. – Даже думать страшно. Что же с нами всеми станет!..
– Немедленно постарайся успокоиться, – сказала я. – Ты все время волнуешься до смерти, а потом всё оборачивается к лучшему, что, разве не так?
Марта рассмеялась.
– Ох, подружка, – сказала она потом, – если ты считаешь, что события летних месяцев, а особенно последних недель – это изменение «к лучшему», воистину, ты обладаешь недоступной мне мудростью. Я просто не выдержу без твоей поддержки!
– Ну что за глупости! – отвечала я. – Конечно, выдержишь, милая. И очень скоро мы снова будем вместе.
– Откуда тебе знать, Мэй? – спросила она. – Откуда тебе знать, может, мы вообще больше никогда не свидимся?
– Ну вот, опять ты за своё, – сказала я с улыбкой, стараясь казаться беззаботной. – Помни, что скоро тебе предстоит стать матерью, а я всегда верила в старую примету: у беспокойных мамаш рождаются беспокойные дети.
– Ты, как всегда, права, Мэй. Но я не могу ничего поделать. Такая уж я от природы, вечно обо всем волнуюсь. Ох не надо было мне отправляться в эту глушь… Я же ужасная трусиха, боюсь любого шороха…
– После всех наших злоключений это неудивительно, дорогая.
– Но ты-то ничего не боишься! – воскликнула она. – Вот всё бы отдала, чтобы походить на тебя, такую бесстрашную и уверенную. Знаю, мы договорились не говорить о той ночи у кроу, но я должна это сказать… Я так восхищалась тобой тогда… И ужасно, ужасно стыжусь, что не попыталась помочь, когда они убили Сару… – И тут бедняжка разрыдалась: – Потому что я так испугалась, Мэй! Я хотела прийти на помощь, но просто не могла двинуться с места! А ведь, может быть, если бы я набралась смелости, негодяи не убили бы ее…
