– К азарту? – удивился монах.
– Ну разумеется, нет, – сказала Хелен. – Понимаете ли, в это время года – хотя сегодня кажется, что внезапно наступила настоящая зима, – я хочу сказать, что осенью у меня прямо кровь закипает от предвкушения охотничьего сезона! Представляете – бродить по горам, слышать испуганное хлопанье крыльев и ружейные выстрелы! Знаете, вот что я скажу: надо бы пригласить вас на ужин к нам с мистером Боровом с блюдами из свежеподбитой птицы. Вы готовить-то любите, святой Антоний?
– Я пекарь, – отвечал молодой человек.
Я начала испытывать симпатию к нашему монаху, манеры которого отличались естественной простотой и искренней внимательностью. Сдается мне, он прекрасно поладит с индейцами, да и нам будет небесполезно вспоминать о том, что служение Господу на земле лучше всего сочетать с подобным смирением.
– Пекарь! Превосходно! – воскликнула Хелен, вскинув брови от удивления. – Я хочу сказать, что, на мой взгляд, нет ничего восхитительней мужчины, умеющего печь хлеб. Ведь правда же – свежевыпеченный хлеб будет превосходным дополнением к нашему рациону! Вы знаете, наши милые дикари ужасно пристрастились к хлебу – чистая правда, я не шучу. А мы как раз запаслись большим количеством муки и пищевой соды. Что ж, прекрасно! Похоже, этой осенью у нас будет возможность поупражняться в кулинарном мастерстве – что скажешь, Мэй?
Вот так мы поедали антилопу, за разговорами и под завывания ветра снаружи. Но внутри вигвам надежно хранил тепло очага, ибо ветер лишь обдувал наше жилище кругом, но не проникал внутрь – благодаря его конусовидной форме.
Когда все завершили трапезу, Маленький Волк достал свою трубку и мешочек с табаком, и моя Хелен, никогда не стеснявшаяся нарушить обычаи, набила свою трубку с коротким чубуком и раскурила ее от тонкого прутика, сунув его в пламя очага. Затем все удовлетворенно откинулись на своих седалищах, а Наездник и старая карга отползли к стенке вигвама и улеглись на шкуры.
Даже, как правило, общительная Хелен стала молчаливой и задумчивой. Единственным звуком в вигваме было потрескивание дров в костре да стоны северного ветра за стеной. Настал момент почти торжественный, и я воспользовалась им, чтобы более пристально рассмотреть своих соплеменников: Перо-на-Макушке с малышом на руках, Тихоню, вопреки обыкновению, не занимающуюся уборкой или готовкой, без устали двигаясь по жилищу, а просто сидящую рядом со своей дочкой, Милой Походкой; обе они неотрывно уставились в огонь. Маленький Волк, следующий по кругу, сосредоточенно затянулся трубкой, которую затем очень осторожно и даже с почтением передал нашему созерцательному гостю, отцу Антонию, а тот, в свою очередь, протянул трубку мужу Хелен.
Я смотрела на всех них и старалась представить, о чем каждый из присутствующих думает в этот вечер. Например, я уверена, что Хелен, так же, как и я, ощутила на себе чары цивилизации в период нашего недолгого пребывания у форта, и полагаю, мы обе не были уверены, что сможем безопасно проделать обратный путь, когда придет время.
Возможно, индейцы тоже думали о надвигающейся зиме, например, Маленький Волк – о туманном будущем, ожидающем Людей, ответственность за благополучие которых навеки легла на его плечи. Но также вероятно, что они думали лишь о завтрашнем переходе да предвкушали встречу с родными и близкими, которых давно не видели.
Не сомневаюсь, что молодой монах молил Господа указать ему праведный путь в этом неведомом новом мире; поймав его взгляд, я улыбнулась ему, давая знать, что он находится среди друзей.
Лежа на шкурах, наш Наездник тоже смотрит на огонь, и в его глазах цвета стали отражаются отблески язычков пламени. Возможно, он думал о своих лошадях, которые мерзнут на холодном осеннем ветру, потому что скоро ему придется, закутавшись в одеяло, покинуть вигвам и сидеть подле них, охраняя от воров и волков, а потом, на рассвете, его сменит другой мальчик. Я поражаюсь, насколько же шайенны выносливы! Любимцы богов…
Через некоторое время Хелен и Боров, по натуре тихий, но полный достоинства парень и, кажется, по уши влюбленный в свою эксцентричную жену-художницу, поднялись, чтобы перейти в свой вигвам. И, хотя я предложила отцу Антонию устроить место и провести ночь в нашем вигваме, он отклонил мое предложение, сказав, что у него есть отличное одеяло и что он привык спать на голой земле. Как он выразился, это часть его служения.
Я вышла наружу вместе с гостями, чтобы проводить их и сделать свои вечерние дела. С наступлением зимы я просто должна научить дикарей пользоваться ночным горшком – весьма удобное изобретение белых, которое можно отлично применить для кочевой жизни!
Хотя я завернулась в одеяло, я сразу же, как вышла из вигвама, ощутила пощечину ветра. Мы остановились на ночевку в рукаве небольшого ручья, по обеим берегам которого раскинулись бескрайние равнины без единого деревца – скучная, пустынная земля, где раздолье ветру, что со свистом дует с холмов и набрасывается, словно пес, на наш маленький лагерь сбившихся в кучку вигвамов, хрупких и беззащитных. Насколько мы ничтожны по сравнению с мощью стихии! Ничего удивительного, что головы дикарей полны всяческих предрассудков. И что они стараются заручиться благосклонностью всех божеств четырех сторон света, а также небес и земли, духов диких животных и сил природы – ведь мы живем благодаря их милости. Не менее очевидно, что белый человек строит свои форты и дома, магазины и церкви исходя из того же самого страха – это точно такие же укрепления против наступления бескрайней, пустынной Земли, которую он не умеет почитать, но предпочитает просто-напросто заполнять чем придется.
Я поднимаю подол платья и устраиваюсь при низкорослом кустарнике – единственной защите от ветра, довольно ненадежной, надо признать. «Наименее интересный вид растительности», по выражению капитана Бёрка, да и по моему мнению тоже – но, по крайней мере, обладающий сильным и вполне приятным для моего обоняния запахом; сначала я даже натирала им свое тело в качестве гигиенического средства или дезодоранта – эдакие индейские духи.
Сегодня безлунная ночь, хотя ветер разогнал все тучи и над нами синеет чистое небо. Усевшись на корточки, я гляжу вверх и вижу мириады звезд и планет, но почему-то при их виде моя собственная ничтожность более не ужасает меня, как прежде, но, напротив, успокаивает, потому что я чувствую себя частицей, пусть и крошечной, этой огромной, цельной и совершенной Вселенной… А когда я умру, ветер будет всё так же дуть, а звезды сиять, потому что значение, которое я имею для Земли, не более ценно для нее, чем моча, которую я сейчас испускаю, которую впитывает песчаная почва, а может, стремительно высушивает неутомимый ветер прерий…
28 сентября 1875 года
Мы в неспешном темпе совершаем обратный путь к землям дельты реки Паудер, зарисовывая наш петляющий маршрут. У индейцев своя логика перемещений, которые на первый взгляд могут показаться белому человеку незапланированными и хаотичными. Дело в том, что мы, Люди, идем вслед за разведчиками – сначала прямо на запад, а потом вдруг, якобы внезапно поменяв маршрут, уклоняясь от курса на восток, к покрытыми соснами холмам, окружающим Кэмп-Робинзон, откуда и начался много месяцев назад наш великий исход. Но на этот раз мы огибаем форт и сторонимся поселений белых, разбросанных тут и там. Они представляют собой безобразное скопище наспех сколоченных лачуг и пристроек с дерновыми крышами и грязными улицами; вот уж где отсутствует благообразность и вообще какие-либо благородные признаки цивилизации – я уж не говорю про улучшения, привнесенные белыми в общий вид этого дикого края.
