– Давайте быстрее, на улице жуткий мороз! – прокричала я, как могла, на своем шайеннском.
Полагаю, что шаман испытал немалый шок, услышав, как у порога парилки кричит женщина, требуя впустить ее; любопытство заставило его отогнуть краешек полога и посмотреть, кто это решился вторгнуться в закрытое мужское заведение. И только он отвел полог, мы с Гретхен проскользнули внутрь, в восхитительную теплую и влажную атмосферу парилки, смеясь и будучи весьма довольными собой. Тут поднялся возмущенный гвалт со стороны мужчин, сидевших вокруг очага. Сам шаман, старый Белый Бык, которого я нахожу ужасным занудой, напрочь лишенным чувства юмора, был не в восторге от нашего появления и принялся сурово нас бранить, размахивая погремушкой, которую шайенны используют для отпугивания злых духов.
– Вы, женщины, вон отсюда! – сказал он. – Уходите немедленно. Это очень плохо!
– Вовсе не плохо, – парировала я. – Это просто восхитительно. И мы останемся здесь, пока как следует не пропотеем!
И с этими словами мы с Гретхен уселись у самого очага. Несколько мужчин, самых непреклонных традиционалистов, встали и вышли из парилки, бормоча себе под нос. Муж Гретхен заговорил с ней строгим тоном:
– Что ты здесь делаешь, жена? Ты меня позоришь, приходя сюда вот так. Здесь не место женщинам. Иди домой!
– А ну замалчи, ты пп-ольшой турень! – ответила она (мы все отметили, что Гретхен даже по-шайеннски говорит со швейцарским акцентом!), грозя мужу пальцем, а ее огромные голые груди тем временем колыхались, словно распаренные розовые поросята. – Муш-шина не говорить так своя жена, мистер! Т-тебе не нравиц-ца, что я приходить сюда, это шорт фозьми оч-чень плохо, тогда иди отсюда сам!
Этот недотепа постоянно получал нагоняй от своей жены, вот и сейчас сразу притих, очевидно, к потехе всей компании.
– Хемомунамо! – прошипел кто-то. – Бабы испугался!
– Хоу, – сказал ему другой, кивая.
– Хемомунамо!
И они все принялись смеяться в кулак.
Это разрядило обстановку, и парильная церемония пошла своим чередом, как будто нас здесь не было. Но на самом деле мужчины просто притворялись, что не замечают нас. Когда мы с Гретхен хорошенько пропотели и нам стало тяжело выносить жару, мы подползли к выходу, Белый Бык выпустил нас – и мы побежали, сверкая распаренными телесами, к реке, вопя как расшалившиеся дети. Гретхен неуклюже переваливалась с одной ноги на другую, и ее массивные груди качались точно две сумки.
Над прорубью образовалась корочка льда, и мы прыгнули в воду сквозь нее, судорожно вдыхая морозный воздух, и тут же выскочили наружу и бросились сломя голову обратно к парилке. Вероятно, это не самое удачное занятие для беременных, но индейские дети должны быть привычны к стихиям.
Однако теперь этот занудный дед, Белый Бык, и не думал пускать нас, сколько бы мы ни скреблись.
– Мы тут замерзаем! – кричала я. – Слышишь, старик, пусти нас сейчас же!
Но все было тщетно, и наконец, чтобы действительно не замерзнуть, мы побежали в вигвам Гретхен, где обсушились у огня.
– Знаешь, что мы сделаем, Гретхен? – сказала я. – Мы построим собственную парилку для женщин. Похоже, что зима будет долгой, а у нас предостаточно укромных мест и уйма времени, так что мы сговоримся и сошьем себе парилку – и когда она будет готова, мы не пустим к себе никаких мужчин! Это будет наш женский клуб.
– Ферная мысль, Мэй! – заключила Гретхен. – Этто шертофски хороший идея. Никаких муш-шин! Только дамы!
Пожалуй, так мы легче скоротаем зиму. Предаваясь безобидному чудачеству, устраивая всякие проделки и занимаясь прожектами вроде женской парилки – все что угодно, лишь бы как-то занять себя. Потому что дни, один короче другого, почти лишенные солнечного света, могут показаться нескончаемыми, если просто так сидеть в тускло освещенном вигваме. Мы, конечно, занимаемся домашней работой: носим воду поутру, собираем хворост – и я бываю рада любой возможности пройтись по свежему воздуху. Разумеется, мы все время готовим еду, запасаем продукты впрок и убираем вигвамы, шьем и вообще усердствуем во всех хозяйственных делах. Лишь бы спастись от безделья.
За это время все мы, здешние белые женщины, стали еще ближе друг другу, сроднились точно сестры. Избавленные от необходимости постоянных переездов, когда, не успев обустроиться, ты снова снимаешься с места и фактически живешь «на чемоданах», мы можем теперь регулярно встречаться в своих вигвамах, делясь успехами или сетуя на неудачи – и пытаясь убедить членов своих семейств прийти в агентства до февраля.
Кроме того, мы обсуждаем нашу беременность и грядущие роды и вообще поддерживаем друг друга как можем. Мы спорим и сплетничаем, смеемся и плачем, а иногда просто тихо сидим у огня, держась за руки, и смотрим на пляшущее пламя, размышляя о загадках бытия и о своем будущем… И мы счастливы, что мы есть друг у друга, потому что зима обещает быть долгой и суровой…
Всех нас сильно успокаивает присутствие брата Антония-из-Прерий, и мы то и дело заходим к нему в вигвам, который он поставил на краю деревни. Это очень простое, безупречно чистое жилище, подобающее монаху; часто мы сидим вместе с ним у огня и читаем вслух молитвы.
– В этом месте я построю весной свой приют, – говорит Антоний своим мягким голосом. – В этих холмах над рекой мне будет даровано все, что потребно для жизни, ибо человеку надобно немного, чтобы держать совет с Богом, – лишь крыша над головой да чистое сердце. Позже я заложу собственными руками первый камень моего аббатства. Мне будут посланы по милости Господней смиренные и простодушные помощники, и мы будем вместе молиться и учить Святое Писание и делиться Словом Божьим со всеми, кто придет к нам.
Об этом так хорошо мечтается, что мы часто сидим рядом в таинственной тиши и воображаем эти картины. Я так и вижу аббатство брата Антония на холмах и представляю, как все мы тихо возносим там молитвы, представляю наших детей и детей их детей, приходящих туда после нас… Мне так хорошо от этих мыслей.
Помимо чтения, молений и изучения Библии, Антоний учит нас и туземных женщин печь хлеб – прекрасное занятие для зимнего досуга, к тому же наполняющее наши вигвамы восхитительным ароматом. Погода по преимуществу держится ясная и морозная, на наше счастье, почти безветренная, и, когда солнце стоит в зените над белоснежной прерией, красота кругом неимоверная.
10 декабря 1875 года
Минул почти месяц со дня моей последней записи. Дело, конечно, не в нехватке времени, а в общем зимнем оцепенении и сопутствующем отсутствии примечательных событий – поэтому я так долго не бралась за дневник, пытаясь накопить достаточно материала. Хотела бы я уметь впадать в спячку, как медведи! Как это мудро – засыпать на целую зиму и просыпаться только с приходом весны.
Сами шайенны, похоже, совсем не скучают. На свое счастье, они наделены бесконечным спокойствием, так что, даже когда нам приходится сидеть взаперти по нескольку дней из-за снежной бури, они просто выжидают, ни на что не жалуясь, невозмутимые, точно животные. Простецкие игры и немножко азартных игр для мужчин составляют едва ли не всю радость нашего досуга, не считая рассказывания историй, из которых мы узнаем что-то новое об их культуре. Книг они, разумеется, не читают. Все мы, белые женщины, перечитали уже бессчетное число раз те немногие книги, что мы привезли с собой или смогли раздобыть в свой последний визит в Форт-Ларами. Томик Шекспира, столь ценимый капитаном, уже истрепан донельзя – столько раз я его перечитывала, и конечно же, как бы ни хотелось мне приберечь его для себя, я делюсь им со всеми. Не считая наших ежедневных визитов к Антонию, наш излюбленный вид досуга – это собраться вместе в каком-нибудь вигваме и читать вслух Великого Барда, передавая книгу по кругу. Но в вигвамах всегда тускло, особенно сейчас, когда темнеет так рано.
