Как только мой взгляд упал на ружейное ложе, я сразу заметил знакомые клейма, орнаменты и монограммы, Да, я не раз видел их. Ошибиться было невозможно. Когда я выходил из дядиного дома, этот мушкет висел в чуланчике моей комнаты.
Нетрудно представить, как подействовало на меня такое открытие – аж волосы встали дыбом. Скрежеща зубами, я в оцепенении метался между дверью и печью с яростью безумца.
Какие еще доказательства нужны, чтобы понять, что случилось непоправимое? Дядя и сестры погибли, дом разграблен, о чем свидетельствует этот мушкет, подобранный мной в лагере индейцев. Жестокие варвары убили моих родных, беззащитных, быть может, спящих, а я, кому надлежало их защищать, невероятным образом был перенесен на огромное расстояние от дома и лишен шансов предотвратить беду.
Меня мучили сомнения: не стал ли я сам свидетелем и жертвой этого несчастья? Ведь мне так и не удалось вспомнить, что происходило до того, как я пришел в себя на дне впадины. Не связано ли это как-то с гибелью моей семьи? Что, если я попал в плен к дикарям и своим бесчеловечным обращением они довели меня до полусмерти? Неужели моя участь – всю жизнь быть жертвой? В детстве я потерял родителей и маленького брата, а теперь погибли и те, кто по случайности уцелел тогда, и у меня из родни никого не осталось.
С тех пор как я зарубил топором безоружного индейца, мне не давали покоя муки совести. Трагедия, произошедшая с моими близкими, все изменила: сознание того, что я отомстил хотя бы одному убийце, отчасти успокаивало меня. Но я обвинял себя за милосердие, проявленное в отношении его соплеменников. Пока они спали, кровавое возмездие было в моей власти, я мог покарать их без особого риска для себя.
А теперь слишком поздно. Как обрести надежду, чем утешиться? Возвратиться домой, где пролилась кровь моих родных, где, возможно, и нет ничего, кроме пепелища, – даже думать об этом было нестерпимо. Жизнь, наполненная горестными воспоминаниями о моих бедах и неудачах, не имела для меня смысла. Бегство перестало быть желанным. Лишь при условии полного забвения прошлого я согласился бы жить дальше.
Среди этих мрачных размышлений вдруг промелькнула мысль, что мне следует вернуться в пещеру. Возможно, убийцы еще спят. Тот, кто должен был охранять их и в нужное время дать сигнал к пробуждению, покоится на дне пропасти с топором в груди и не способен этого сделать. Он замолчал навсегда. Не получив сигнала, индейцы могут проспать дольше обычного. А если они все-таки встали, то вряд ли ушли далеко, и, нагнав их, я воздам по заслугам, по крайней мере, еще парочке этих дикарей, Для меня такая вылазка закончится, конечно, фатально, но смерть мне была не страшна, я хотел умереть. Погибнуть мгновенно, рассчитавшись хотя бы с несколькими из убийц, – чего еще можно желать?
Путь к горе труден и утомителен, но ее очертания хорошо просматривались от двери дома, при удаче я быстро доберусь к лагерю краснокожих и поквитаюсь с ними. Преисполненный решимости, я схватил томагавк и мушкет, оба ствола которого оказались заряженными.
Мушкет был особенный, изготовленный с незаурядным мастерством. Он достался Сарсфилду в наследство от одного английского офицера, умершего в Бенгалии. Это оружие предназначалось не для охоты, а для войны. Мастер снабдил его множеством дополнительных приспособлений, незаменимых при защите или нападении, в том числе лезвием кинжала, которое крепится к стволу и играет роль штыка. Уезжая, Сарсфилд в память о нашей дружбе оставил мушкет мне. До сих пор я стрелял из него только по мишеням, чтобы не потерять навык. Но теперь он пригодится для других целей.
Итак, я вооружился и готов был осуществить свой замысел. Трезвый ум приписал бы мое решение крайней неуравновешенности и смятению чувств. В здравом рассудке я сумел бы увидеть как романтическую, так и преступную сторону этой затеи, задумался бы о бессмысленности мщения и о том, что должен сохранить свою жизнь на благо человечеству. Я мог бы усомниться, действительно ли дядю и сестер убили, как убеждало меня мое воображение, Мог бы, по крайней мере, сначала вернуться домой, чтобы своими глазами убедиться, так ли это, спокойно дождаться утра и уж тогда отправиться в путь.
Но судьба снова вмешалась в мои планы. Стоя уже на пороге, я разглядел сквозь щель в стене трех человек на дальнем краю поля. Они приближались к дому. Хотя я не очень отчетливо их видел – только очертания фигур, что-то подсказывало мне: это они, те самые индейцы, Я удивился, однако страха не было. Жажда мести завладела мной всецело, и я верил, что желанный час пробил. Скоро они войдут в дом. Что ж, их ждет достойный прием.
О собственной безопасности я не думал. Вершиной моих желаний было истребить всех этих варваров. А последствия меня не волновали. Я не хотел жить, вспоминая о содеянном или торжествуя победу.
Поджидать врагов снаружи рискованно и бесполезно, я сразу попаду в поле их зрения. Ничего не остается, кроме как лечь напротив двери и стрелять в каждого, кто войдет. При беглом осмотре дома я упустил одну деталь. Рядом с печью в полу и частично в стене имелось углубление, в которое выходил дымоход. Сейчас оно было завалено сухими картофельными стеблями и мусором.
В этом проеме я вполне мог поместиться. А если спрятаться за хворостом, как за ширмой, то моя позиция будет еще более выгодной в сравнении с противниками. Сгорая от нетерпения, я не продумал все до конца и устремился в проем. Только тут выяснилось, что это место абсолютно непригодно для моей цели, но было уже поздно исправлять просчет. Оказалось, что стена хижины вдавалась в кромку песчаной косы, таким образом, печь стояла на самом краю обрыва. Зыбкая почва стала проседать под моим весом и увлекла меня за собой. Падение с высоты трех или четырех футов хоть и обескуражило меня, однако не причинило вреда. Я схватил мушкет и вскочил на ноги.
Что делать дальше? За насыпью меня из щели в стене дома не было видно. А впереди, чуть поодаль, тянулись густые заросли, и, если бы мне вздумалось бежать, я сумел бы скрыться. Но, несмотря на слабость, истощение, усталость и боль, несмотря на численное превосходство врагов и неравенство сил, я решил принять бой.
Меня призывали к этому жажда возмездия и беспокойство о ничего не подозревающей спящей девушке, которая, если я сбегу, бросив ее на произвол судьбы, будет совершенно беззащитна. До чего же все-таки наша жизнь подчинена превратностям судьбы! Что-то подтолкнуло меня спрятаться в углублении у печки. И это был акт смелости, а не трусости. Более того, неожиданное падение, хоть я и расценил его как ошибку в моих расчетах, стало самым целесообразным действием, какое только можно было совершить. Благодаря этой ошибке я незаметно выбрался наружу и получил большую маневренность, чего в тесном углублении напротив двери был бы лишен.
Вернуться в хижину тем же путем, каким я ее покинул, представлялось совершенно невыполнимой задачей, Что же предпринять? Пока я размышлял, индейцы уже приблизились и после недолгих колебаний вошли в дом, дверь которого оставалась наполовину открытой.
Горящий в печке огонь сразу позволил им осмотреться внутри. Один из них издал возглас радостного изумления, Они увидели спящую поверх одеяла беглянку. Их реакция вполне соответствовала ситуации. Им и в голову не могло прийти обнаружить здесь сбежавшую пленницу, да еще в таком беспомощном состоянии.
