Звук выстрела сопровождался топаньем многих людей и суматохой. Несколько человек тут же куда-то помчались, договариваясь на ходу, что пойдут разными дорогами. «Это он! – долетали до меня их требовательные, гневные голоса. – Надо его остановить!» Мгновенно забыв о слабости и боли, я сосредоточил свое внимание на том, чтобы разобраться, из-за чего весь этот шум. Мушкет был при мне, на всякий случай Сарсфилд положил его поперек кровати, Я не мог знать, что произойдет дальше, и, движимый инстинктом самосохранения, лег с ружьем на пол, готовый отразить любое нападение.
Вскоре вблизи послышался шорох, а потом тихие шаги, У меня не было времени размышлять, что это значит; не спуская глаз с двери, я изо всех сил сжимал мушкет, дабы справиться с угрожавшей мне опасностью. Долго ждать не пришлось. Непрошеный гость осторожно вошел в комнату. С первого взгляда я понял, что это индеец и, следовательно, враг. Оружия у него не было. Осмотревшись и увидев меня, он испугался, поскольку я держал его на прицеле, После секундного колебания он подбежал к окну, вскочил на подоконник и прыгнул вниз.
Конечно, я мог остановить его пулей, прежде чем он добрался до окна, но растерянность и мое неприятие кровопролития, кроме тех безвыходных ситуаций, когда приходится защищать свою жизнь, не позволили мне без колебаний нажать на курок. Индеец скрылся, а я продолжил следить за дальнейшим развитием этой драмы. Вскоре временное затишье было нарушено выстрелами, прозвучавшими на некотором расстоянии от дома: один, второй, третий, с короткими паузами между ними, после чего снова воцарилась тишина.
Видимо, люди из отряда преследователей привели с собой одного или даже нескольких пленников, и те попытались бежать. Других предположений у меня не было, Но что побудило индейца искать убежища в моей комнате, было неясно.
Потом послышались шаги. Кто-то прошел через гостиную и стал подниматься по лестнице. Спустя минуту дверь открылась, и я увидел Сарсфилда. Волнение и тревога отчетливо читались на его лице. Он был погружен в свои мысли и, казалось, не замечая моего присутствия, отрешенно ходил по комнате, уставившись в пол и тяжело вздыхая.
Это опечалило меня и выглядело довольно странно. Перед уходом Сарсфилд не был таким, и я решил, что он находится под впечатлением недавних событий. Движимый любопытством и беспокойством, я попытался вывести его из задумчивости и взял за руку. Говорить что-либо было бесполезно.
Откликнувшись на мое прикосновение, он обернулся и возмущенным тоном спросил:
– Зачем вы меня обманули?! Вы ведь, помнится, сказали, что Клитеро мертв?
– Да, я так сказал, потому что был уверен в этом. Вам что-то известно о нем? Он жив? О, если по воле Небес он действительно не умер, мы еще можем общими усилиями вернуть его душе мир!
– По воле Небес! – повторил Сарсфилд со страстностью, которая граничила с яростью. – Как бы я хотел, чтобы Небеса продлили его жизнь на тысячи лет, максимально отсрочив в бесконечном раскаянии избавление от мук и угрызений совести. Впрочем, уже нет смысла в подобных мольбах. Он еще дышит, но смерть, похоже, близка. Если он выживет, то опять будет творить беззакония, совершать новые преступления. Возможно, благодаря моим профессиональным навыкам ему станет лучше, но я пальцем не пошевельну, чтобы участвовать в его судьбе!
Меньше всего я мог предположить, что раненый, которого мои друзья отбили у дикарей и принесли сюда, – Клитеро! Меня позвали, потому что ему требовалась срочная хирургическая помощь. Он лежал на полу, грязный, беспомощный, весь в крови. Я сразу узнал его! Худшее из зол видеть этого убийцу. Но то, что мне пришлось пережить, теперь в прошлом и, надеюсь, никогда больше не повторится.
Вставайте, идемте со мной. Уолтон выделил для вас комнату, поживете пока там. Прочь из этого дома! А когда восстановите силы для путешествия – прочь и из этих мест!
Я не готов был согласиться с предложением моего друга. Клитеро освобожден из плена, но погибнет без той помощи, которую Сарсфилд может ему оказать. Разве не бесчеловечно бросить его теперь? Разве он заслужил такое непримиримое отношение? То, что я слышал от Сарсфилда, не противоречило рассказу Клитеро. Сам по себе поступок Клитеро ужасен, но если рассматривать его как звено в цепи событий, то надо признать, что это не преступление, а несчастье.
Да и есть ли такой грех, который нельзя искупить раскаянием? Неужели раскаяние Клитеро не искупает его вины, гораздо меньшей, чем жестокие деяния многих других грешников? Впрочем, для оспаривания страстей, бушевавших в душе Сарсфилда, время было неподходящее. Только подробный пересказ истории Клитеро мог бы поколебать его предубеждение и умерить его гнев; однако небезопасная ситуация и отсутствие у Сарсфилда должного самообладания не позволяли мне сделать это прямо сейчас. Пока я был погружен в размышления, решимость моего друга ничуть не ослабла. Преодолевая сопротивление, он тянул меня за руку и как назойливая муха продолжал настаивать, чтобы я шел вместе с ним. В гостиной он ускорил шаг и старательно отводил глаза от того, на ком теперь было сосредоточено все мое внимание.
Я смотрел на Клитеро – воистину так! – который лежал, запрокинув голову, окровавленный и, очевидно, без сознания. Эмоции, вызванные этим зрелищем, пригвоздили меня к месту. Сарсфилд, поняв бесплодность дальнейших попыток совладать с моим нежеланием идти, выбежал из дому один и исчез.
Глава XXVII
Я склонился над горемыкой Клитеро, чье изможденное тело и скорбное лицо красноречиво свидетельствовали, что дикари лишь завершили разрушение, которое начал он сам. Страшная рана от томагавка почти не оставляла надежды, что искусство врачей его исцелит. Меня переполнило мучительное сострадание. Не осознавая своих действий, я сел на пол и бережно приподнял голову бедняги себе на колени. От этого движения он очнулся и открыл глаза, его неподвижный взгляд был обращен ко мне. Ни ужаса, ни смятения, ни безумия в этом взгляде не таилось – лишь легкое удивление, которое тут же сменилось спокойствием. Это означало, что его состояние не так безнадежно, как мне показалось вначале, Я заговорил с ним:
– Друг мой! Как вы себя чувствуете? Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Нет, – ответил он. Голос Клитеро звучал тверже, чем я ожидал, а в словах содержалось больше смысла, чем можно было предположить, судя по его виду – Вы уже ничем мне не поможете, добрый юноша. Конец близок. Надеюсь, страдания, что я перенес, искупили мою вину и лишь добрые дела предстанут вместе со мной перед Высшим Судией.
Я не испытываю ни страха, ни тревоги в ожидании уже близкого избавления от мук. У меня было только одно желание, и мои мольбы услышаны. Я просил ниспослать мне встречу с вами, молодой человек, хотя и не смел уповать на это. Вы пришли вовремя, чтобы услышать мою последнюю исповедь.
Хочу заверить вас, что ваши заботы обо мне не пропали даром. Вы спасли меня от самоубийства, самого непростительного греха, какой я мог совершить.
Я удалился в дикие дебри Норуолка и по лабиринту пещер поднялся на неприступную со всех сторон вершину одной из гор, а подземные ходы туда заложил камнями, У меня не было сомнений, что там никто не нарушит моего уединения и я в конце концов умру от голода.
