До сих пор все, кроме самой миссис Лоример, не сомневались в смерти ее брата, поэтому добрые вести о нем стали для благородной леди настоящим потрясением и воплощением сокровенных чаяний. Значит, она была права, продолжая верить, что он жив, – большего утешения и не надо! Несмотря на его порочность, зловредность, мстительность, она сокрушалась лишь о том, что он не хочет меняться, но не видела для себя никакой угрозы или опасности, исходящей от брата.
Поразительно, с какой наивностью и предвзятостью эта женщина упрямо не желала признавать то, что для всех было очевидно! Беспокойство о судьбе хитрого негодяя, который умело пользовался таким ее отношением к себе, не позволяло ей трезво оценивать ситуацию и слышать предостережения близких людей. Мне не удалось убедить ее, что надо оградить дом от его посещений, и я откланялся, пребывая в полной растерянности.
В полночь меня разбудил посыльный; он настаивал, чтобы я немедленно следовал за ним в связи с неотложным делом. Случилось несчастье, но какое – он не мог объяснить. Под спудом своих опасений я тут же подумал про Уайетта. Едва дыша от ужаса, я поспешил к дому миссис Лоример, где меня сразу проводили в ее покои. С выражением неподдельного изумления и смятения чувств на застывшем как маска лице она в оцепенении лежала на кровати. Слезы стекали у нее по щекам, Клариса сидела рядом и держала ее за руки. Обе были неспособны говорить. Гадая о том, что тут произошло, я стал расспрашивать слуг. Мне сказали, что вскоре после того, как все разошлись на ночь по своим комнатам, раздался призывный звонок госпожи, настойчивый и тревожный. Они примчались на зов и увидели миссис Лоример на полу в глубоком обмороке, а молодую леди, объятую страхом и невыразимым волнением.
Благодаря своевременно предпринятым мерам миссис Лоример пришла в сознание, но продолжала оставаться в состоянии болезненной отрешенности. А Клитеро куда-то запропастился, я тщетно пытался найти его. По словам прислуги, он как ушел вместе со мной, так с тех пор не возвращался. Дверь во двор была открыта, и я подумал, что, возможно, он столкнулся здесь с Уайеттом и увел его подальше отсюда, чтобы тот никому не смог навредить.
Не стоит и говорить, как все это подействовало на меня. До самого утра я, терзаясь сомнениями, пребывал в нервном ожидании, пока не стало известно, что Уайетт убит на улице. Не это ли спровоцировало обморок у миссис Лоример? Я вспомнил ее слепую веру в фатальное пророчество, согласно которому она умрет одновременно с братом. Мог ли какой-нибудь свидетель его смерти сообщить ей о случившемся, проникнув без разрешения в ее комнату? Какой эффект произвело бы на бедную женщину такое известие?
Вскоре в дополнение к тому, что Уайетт мертв, я узнал, что убил его Клитеро, который вроде бы домой не возвращался и которого так и не нашли. Видимо, именно Клитеро рассказал обо всем госпоже, поскольку войти в ее комнату, не тревожа слуг, мог только он один.
Если у меня и были какие-то сомнения в этом, то спустя несколько дней они окончательно рассеялись. Миссис Лоример постепенно пришла в себя, и мне открылась чудовищная правда. После моего ухода тем вечером Клариса осталась ночевать в спальне матери, и, поскольку дочь устала в дороге, Юфимия уступила ей свой альков, а сама устроилась на кровати за пологом. Среди ночи ее разбудил шум, дальше все произошло в точности так, как описал Клитеро.
Что я должен был думать? Либо он всю жизнь лицемерил, либо сошел с ума – ничего другого мне в голову не приходило. В любом случае он вызывал у меня лишь отвращение и ужас. Я не мог спокойно слышать его имя, Иуда он или безумец – все равно чудовище. Как?! Убить брата госпожи, чья кончина грозила смертью и ей, его благодетельнице, матери, другу?! И сразу же поспешить в ее покои, чтобы завершить свой преступный план?! Занести кинжал над благороднейшей из женщин, которой он обязан всем – и счастьем, и самим существованием?!
Замысливший такое не может называться человеком, Рука дьявола направляет каждый его шаг. А если он орудие ада, то не долг ли всего человечества вооружиться против него и преследовать неустанно? Стереть с лица земли даже память о нем, чтобы он не сотворил новое зло?
Попытки найти негодяя были тщетны. Неудивительно, что он скрылся в неизвестном направлении. Остановленный за мгновение до триумфа нечистой силы, повелевающей его судьбой, он трусливо канул во тьму, бежал от правосудия, от возмездия, от укоряющего взора, который равно неотразим и когда лучится нежностью, и когда пылает негодованием.
Но как описать состояние, в котором пребывала миссис Лоример? Она воспитывала Клитеро с раннего детства. Он был ее опорой, ее утешением, ее гордостью. С недавних пор он стал ей вдвойне дорог как будущий муж ее дочери, Она не уставала восхвалять его чистоту и прямодушие. Все комплименты, адресованные ему, доставляли ей особое удовольствие: ведь он был, так сказать, ее творением, а его добродетели – следствием ее воспитания.
И вдруг столь разительная перемена! Возможно ли такое осознать?! Я понимал, что со временем она успокоится и смирится, но уже никогда не будет счастлива. Чтобы смягчить последствия этой драмы, я настоятельно советовал ей покинуть страну, с которой связано столько воспоминаний о разочарованиях и бедах. И пусть к нам присоединится Клариса: если судьба будет благосклонна к ней и она обретет счастье в дальних краях, это снимет толику тягостного бремени с души матери, чью неизбывную грусть не развеет уже ничто и никогда.
Да, ваш рассказ тронул меня, пробудив во мне сочувствие. Но что теперь делать? Помочь Клитеро – значит продлить его мучения.
Моя жена никогда не вернет ему свое благорасположение. Клариса никогда не сможет даже думать о нем без содрогания, не то что видеться с ним. От обычных недугов есть лекарства, но в данном случае все средства бессильны. Когда болезнь исходит от сознания, когда раскаяние и бремя вины снедают человека изнутри, только перестав мыслить, а значит, и жить, можно избавиться от страданий – другого лечения, увы, нет. Я не мог согласиться с таким мрачным выводом моего друга: хоть смерть для Клитеро действительно более желанна, чем жизнь, мне все же верилось, что еще не поздно разубедить беднягу в его роковых заблуждениях. Юфимия Лоример, в чьей кончине Клитеро винит себя, на самом деле не умерла. А он считает, она мертва, что породило много зла. Измученное воображение беспрестанно кающегося грешника превратило угрызения совести в жестокую пытку. Разве мы не должны исправить эту ошибку?
Сарсфилд, пусть и неохотно, согласился с моими доводами и выразил готовность утешить умирающего, объяснив ему, что та, кого он считал своей благодетельницей и матерью, жива, хотя его поступок отнял у нее покой и мир.
Пока Сарсфилд отсутствовал, я, мысленно перебирая все произошедшее, задумался о последних словах Клитеро. В его рассказе было что-то непонятное и противоречивое. Он спрятал рукопись – единственную свою драгоценность – в сундуке, оставшемся в доме Инглфилда, в той самой комнате, в которой потом и мне довелось какое-то время погостить. Когда меня не было, он вошел в комнату и обнаружил, что сундук взломан, а рукопись исчезла. Сундук взломал я, но ведь рукопись была зарыта в шкатулке под вязом. Так почему же Клитеро этого не знал, если кроме него никто не мог захоронить ее там?
