– Да как же вы в дорогу-то, разве ж можно сразу-то?
– Знаешь ведь, чем задержаться, проще было сразу помереть. Вот золотой, иди, забери лошадку, бричку и козу с козленком. Ни слова лишнего, скажи просто, госпожа болеет, знахарка велела козье молоко, а в бричке придется, мол, ехать самой и козу с козленком везти, не то за каретой не поспеют.
Служанка юлой унеслась за дверь. Красавица баюкала малышку:
– Юмья, ты будешь Юмьей, моя крошечка, как мою матушку звали. Я дождусь тебя, моя хорошая. Я буду жить, чтоб увидеть тебя еще раз.
Монья, прошу тебя, сохрани мне ребенка. Я найду вас. Не пройдет и года. Только не уезжай слишком далеко.
– Да куда ж я с малюткой далеко-то. Здесь, в полдне езды, сестра моя живет, остановлюсь пока у нее, а потом налажусь где в лесу.
– В день солнцеворота дай знать о себе сюда, в трактир. Кулига тебя встретит. Я выживу.
– Да, ты выживешь, – сказала Монья, восхищенная такой стойкостью. – Я дам тебе четыре корешка, заварить, настоять и пить по неделе каждый. Чтоб горячкой не схватилась.
– С тех пор каждый солнцеворот я отправлялась за двадцать верст, – продолжала тихо рассказывать старая Монья. – Ныша вышла замуж за хозяина, раздобрела, родила четверых сорванцов, каждый раз счастливо жалуясь на их проказы. Но служанки в монистах я там больше так и не встретила.
Однажды Ныша разговорилась, когда мы сидели у колыбельки расхворавшегося первенца:
– В том же месяц, как ты первый раз у нас появилась, прискакала сотня графа Арканзаса, погреб обобрали, вместо платы – разнесли все; я чудом спряталась на мельнице, иначе всю сотню бы сквозь пропустила. Мой Карамбай один маялся, сказал, беги и не появляйся, пока сам не заберу. А подавальщицу заездили, умерла в три дня.
– Что-то слышал я об этом Арканзасе, – пророкотал Бальзяшур, – только…
Что было дальше, осталось для Юмьи тайной, потому что вот только на минутку она прикрыла глаза, и сразу же наступило утро.
Телега скрипела и подпрыгивала. До края леса брели пешком, нагрузив боевого Сильвестра дюжиной узлов и котомок. Юмье казалось, что благородное животное вот-вот зарыдает от такого позора. Потом уселись на повозку, которую предусмотрительный воевода одолжил у старосты из соседней деревни.
Поземка стелилась позади маленького каравана, застилая вчерашние дороги. Завтрашние дороги вели в замок пятого барона.
– И когда наступил Гнилой век, люди стали делать людей не Боговым способом, а в бутылках. А еще матери убивали своих детей: рождалось раз в десять меньше, чем Бог душ посылал. Всякими каплями да ножами. Нерожденных еще.
Юмья, изнемогшая под грузом невероятного сказания, уцепилась за возможность задать вопрос, ответ на который надеялась-таки уразуметь:
– А в десять раз меньше это как?
– Это так, что десять душ дарил Господь, а рожали только одну. Остальных убивали! И Бог послал невидимую бурю, и все, что люди сделали не по Богову способу, а сами, через магию химии, за время, которого не хватит, чтоб сварить горшок каши, все превратилось в ядовитую болотину, в страшные гнилые пузыри, – тихонько рассказывала Монья, умотанная в платок. Мимо тянулись поля в первом инее, взлетали спугнутые сороки, в близкую рощу, завидев путников, прыснул заяц, сверкая уже побелевшей шубкой.
– А бутылки это что такое? – Юмья отцепила невесть откуда появившийся репей. Хорошо, что в дорогу нянюшка не дала надеть платье, а заставила натянуть старые порты да зипун, он подбит драгоценным козьим пухом, как одеяло. Ни ветер не берет, ни мороз не кусает. И шапчонка хоть и старая, зато теплая. И ногам было замечательно в башмаках, свалянных из шерсти.
– Это как глиняные жбаны, только сделанные магией Химией.
– А кто это – Химия, у которой магия?
– Не кто, а что. Теперь уже никто не знает, что. Ничего не осталось. Старики рассказывают, что химией люди и волосы мазали, даже глаза, химию ели и пили, надевали и обували. Говорят, были из химии и дороги, и дома, и города. А в городах было людей столько, что не сосчитать. В одном доме было людей больше, чем звезд на небе. А дома были как горы, выше самых высоких деревьев. Все превратилось в ядовитую пену, пошло пузырями, разъедая до клочков. Остались только те, кто был привержен Богову способу.
– Это охотники, что ли?
– Может, какие и охотники. А вообще были такие деревни, где люди нарочно собирали старинное, там было все по Богову способу, и храмы еще. Еще в те деревни приезжали многие знатные люди из далекого края, бароны да графы, у них наряды боговые были за-ради праздника Фестиваля, из них тоже многие выжили. С тех пор Фестивалю каждый год с каждого двора по три снопа приносят. И еще сказывают, какие-то воины в те часы на траве состязались, в белых портах с черными поясами, босые, они тожосталися. Так и выживали – кто что помнит, потому что книг тоже не осталось.
Юмья видела целых две книги. Одна была у них дома, большущая, из телячьей кожи, и нянюшка все зарисовывала в нее травки да записывала лекарские снадобья. Вторую, маленькую, житие святого Володимира, показывал ей старый Бий, буквам учил.
– А книги-то куда делись?
– А книги тоже были химические, навроде тарелок блестючих. Сказывают, на одной такой тарелочке умещалась вся мудрость мира! И ничего не осталось, кроме старинных деревень. С той поры певца, который научится читать, побивают камнями и изгоняют, потому что, чтоб люди не теряли память, певцам приказано учить историю всех времен назубок. Имена тогдашние и то отдали скотине. Раньше, не поверишь, Сильвестрами да Васьками люди звались! А людей с тех пор зовут так, как раньше звали большие и малые села. Чтобы люди не забывали о своих корнях, ибо забывчивых ждет страшная, неминуемая кара…
Глава 3
Юмья затихла, закутавшись в овчину. Сколько себя помнит, все не случалось у старой нянюшки и часу, чтоб с ней так говорить, все хлопоты, попробуй Марусю вовремя не выдои или корму не задай, а там другое набегает. И все время если что узнаешь, то лишь увидев, как такое старшие делают, и если что услышишь, так разве что когда снимать цветы златоглавки, где собирать свиной корень и как хранить ящеричьи хвосты. А тут целый день в разговорах, и про что бы только еще спросить?
– Я думаю, наша магия – это Боговый способ, да, нянюшка? Раз она есть, значит, это благословлено Богом. Ведь то, что не благословлено, сгнило в одночасье?
– Ах ты, егоза. Тут по разному бают, есть которые считают, что такие, как мы с тобой, ведем людей к новому Гнилому веку. Поэтому никому, никому ты не должна показывать того, что умеешь, ведь даже самый добрый человек может проговориться злому, и мы с тобой сгорим на костре, как чучело Масленицы.
– И даже Бальзяшуру нельзя?
– Лучше бы не надо. Пока я жива, пока могу за тобой приглядывать, лучше, чтоб никто, кроме нас, лишнего не знал. Я знахарка-лекарка, а ты моя девчонка на побегушках, вот и весь сказ. Барону сейчас не до расспросов, а вот когда на ноги поставим, может и приглядеться. Так вот лучше бы он ничего не увидел, кроме соплюшки, которая только и годится по болотам корзинку за мной таскать. Я ить старая, мне с корзинами да туесами тяжело бродить, а тут помогальщица, малая да незаметная. Смотри, лишнего на глаза не лезь, не забывай жабью косточку, отводи глаза-то!
