Но существует объективный контекст, то есть запечатленные в тексте факты, которые позволяют сделать иные умозаключения, помимо оценок и намерений автора.
28 февраля 1919 года, находясь в Порт-Петровске, Эрдели записал: «В прошлом году в это время было уже прекрасно, затем между 15–23 марта был снег, мороз, холод, а потом опять прекрасно»
[200]. То есть основная часть 1-го Кубанского похода прошла при отличной погоде. Но в историю он вошел под именем Ледяного похода, на что повлияла имевшаяся с самого начала цель героизации Добровольческого движения.
Вожди Белого движения на Юге России представлены в этих дневниках не застывшими бронзовыми фигурами, а живыми людьми, с которыми Иван Георгиевич общался, и не всегда обе стороны оставались довольны друг другом, случались разногласия и недоразумения. И запись в дневнике Эрдели отражала то, что чувствовал он в тот день, не боясь разрушить еще неродившийся миф.
Смерть Корнилова, запечатленная уже на первых страницах дневника, помешала Эрдели дать ему полноценный прижизненный портрет. Но в дневник успела попасть запись о том, что присутствие в движении Корнилова вызывало у кубанцев настороженность. И это не случайно. Туманные события корниловского мятежа скомпрометировали всех замешанных в них. По оценке одного из офицеров, путч углубил раскол общества и ухудшил и без того тяжелое положение офицеров, которое только-только начало выправляться: «Мы пережили шесть месяцев и во многих случаях завоевывали доверие своих солдат, часто нам даже удавалось работать совместно с комитетами, извлекая из них все лучшее и подавляя худшее. А теперь вся эта ценная почва утрачена… мы утратили… доверие [солдат] и зависим от их непредсказуемого настроения»
[201]. Учрежденные в сентябре комитеты борьбы с контрреволюцией
[202], то есть с выступлениями наподобие корниловского, стали новым витком вовлечения населения страны в политическую активность.
Именно Корнилов к концу 1917 года был наиболее одиозной фигурой, одинаково неприемлемой для аристократии, офицерства и солдат. Его легендарный побег из немецкого плена стал уже для общества, пережившего революцию, древней историей. Солдатам его имя напоминало о развернутой прессой антикорниловской истерии осени 1917 года. Они помнили, что он выступал за введение смертной казни в отношении тех воинских преступлений, в которых мог быть обвинен практически каждый из них
[203]. В свете этой оценки фигура Корнилова выглядит как неудачная для привлечения в армию широких масс
[204].
Конечно, не только репутация вождей зарождающегося движения, но и общая усталость от войны сказалась на том, что осенью 1917 года на их зов откликнулось только 3–4 тысячи офицеров из 250-тысячного корпуса
[205]. Судя по дневниковым записям офицеров, ехавших на Юг России, они ехали не к Корнилову или Алексееву, они уезжали от большевиков.
Сбор офицеров на Юге не был заранее продуманной акцией. По-видимому, все делалось спонтанно, в надежде, что большевики сами собой куда-то сгинут. Юг нужен был, чтобы выиграть время. Генерал сообщал в дневнике, что на совещании 17 марта Корнилов решил двигать свои отряды к Черному морю, чтобы там их распустить. Подобный исход признавал единственно возможным и сам Эрдели. Против роспуска армии он не возражал, только видел это по-иному:
«Какие планы сейчас у Корнилова, не знаю, но считаю, что с увеличившимся отрядом да и ранеными к Черному морю теперь не уйдешь, наша судьба оставаться здесь и драться до конца. Есть намерение взять Екатеринодар обратно. Если это удастся, то когда престиж Корнилова возрастет, пожалуй, и на Кубани пойдет некоторое оздоровление, под прикрытием которого наши добровольцы-офицеры, русские и черкесы, смогут укрепиться и проникнуть потом в Россию и на родину вообще, избавившись от лап большевиков» (18.03.1918)
[206].
Идея о возращении в Екатеринодар нашла много сторонников, и армия повернула к городу. Это движение сопровождалось большими людскими потерями и расходом боеприпасов. 23 марта 1918 года сделана запись, показывающая раскручивающийся маховик Гражданской войны:
«А раненых все везут. Все офицеры. Лежат на соломе, забрызганные грязью, с тупой покорностью на лице. Порой думаю, что лучше было быть убитым, чем раненым по теперешнему времени, так как если раненые попадутся в руки большевиков, то все равно их прикончат. Чтобы не тратить патронов для расстрела, на площади выстроили четыре виселицы. Напоминает роман Гюго… иллюстрацию. Тягостно»
[207].
Генерал затем уточнил, что виселицы для пленных большевиков. Один из них матрос.
Как видим, вся эта затея, именуемая Добровольческой армией, не имела в начале своей истории хоть какого-то четкого плана действий, что подпитывало упаднические настроения у офицеров. Комментарии Эрдели к происходящим событиям и планам вождей пронизаны пессимизмом. Овладение Екатеринодаром ему не виделось средством спасения движения, и в городе их ждала естественная смерть. Он предвидел, что, оказавшись в Екатеринодаре, «наши добровольцы будут стоять, распыляться и большинство будет укрываться, потянется по домам и т. д. в Россию или куда-нибудь, чтобы кончить эту войну-бойню и отдохнуть где-нибудь без пуль и шрапнелей. Первый я потянусь из Екатеринодара к тебе, к тебе, мой милый, моя жизнь…»
[208].
Добровольчество воспринималось не только как добровольное принятие на себя ответственности за судьбу Белого движения и страны, но и право на отказ от этих обязательств. Слабая исполнительская дисциплина и отсутствие наказания за это было производно от понимания добровольчества как высоколичностно мотивированного поступка. Именно в этом ключе размышлял в своем дневнике генерал И. Г. Эрдели, задумывая уход из армии; именно этим руководствовался генерал Деникин, слагая с себя полномочия главнокомандующего в марте 1920 года.
Офицерская армия вела бои в основном с местными отрядами самообороны, которые их участники потом, в революционных мемуарах, предпочитали называть красногвардейскими. Страх перед ордой бредущих по степи вооруженных и озлобленных людей в условиях хаоса и безвластия зимы 1917/18 года не мог не спровоцировать попытки воспрепятствовать их проходу. Против добровольцев-корниловцев была их малочисленность и скудость боеприпасов, за – боевой опыт и безысходность. После нескольких удачных боевых операций Корнилов постепенно стал приобретать среди кубанцев и донцов популярность. Эрдели назвал это оздоровлением казачества.
