Территории, занятые до середины XIX века адыгскими племенами, в связи с мухаджирством (эмигрировало около 400 тыс. чел.) опустели, на них были переселены крестьяне из центра страны, которым государство оказывало материальную помощь. Это привело к экономическому подъему региона, а также к меньшей остроте национального вопроса
[290]. Но проводившаяся во второй половине 1916 года мобилизация на тыловые работы вызвала недовольство горцев. Со сборных пунктов они уходили прямо в горы. Поэтому к большевикам, как к врагам старой власти, они первое время были лояльны. Но по мере политтрегерской деятельности большевиков вектор симпатий менялся. Когда красногвардейцы замучили офицера-черкеса за то, что он не снял погоны, то на следующий день против них выдвинулись аульские отряды, потому что погибший был их собратом
[291]. Разочарование в большевиках было связано еще и с тем, что те поддерживали иногородних, которые, именуя «буржуями» горцев как собственников земли, устраивали жестокие налеты на аулы. Поэтому конники из Туземной дивизии отозвались на призыв своих офицеров из числа феодальной знати и прибыли с ними во главе под командование Деникина.
Но материалы Адыгейской областной «партизанской» комиссии показали, что была целая группа бывших конников Туземной дивизии, которые, побывав в добровольческих полках, в августе 1918 года вступили в Красную армию и отступили вместе с ней с Кавказа. Встает вопрос о причинах этого выбора.
Дневник генерала И. Г. Эрдели отразил конфликты, вызванные поведением его черкесов. Их грабительские наклонности вызывали его резкую оценку: «Сегодня надо судить черкесов за грабежи и насилия, вероятно, придется расстрелять четверых, и поделом – ужасные, ужасные разбойники»
[292]. Но черкесов не расстреляли, а выпороли перед фронтом. Их унизительно наказывали за то, что на их родине продолжало считаться, несмотря на запрет набеговой системы в 1864 году, удалью.
Наказание плетьми занимает своеобразное место в русской традиции. С одной стороны, это рабское наказание, средство воспитания холопов и обуздания буйных голов, но, с другой стороны, порка считалась гуманной альтернативой расстрелам, например в казачьих областях, тогда, когда в 1918 году казаки не хотели окончательно обострять отношения с иногородними, устраивая порку для тех из них, кто запятнал себя участием в большевистских отрядах, заодно остужая таким образом и собственную молодежь.
Но в горском обществе телесные наказания полностью исключались адатами. Если по шариату плети могут быть присуждены за измену мужу, за ложное обвинение, за употребление вина и т. д., то северокавказские горцы в этом вопросе придерживались адатного представления об их чрезвычайной оскорбительности. Они могли стать поводом для кровной мести тому, кто исполнял, и тому, кто приказал подвергнуть горца порке. Для Эрдели слава командира, порющего своих джигитов, не могла пройти бесследно. Не в этом ли кроется ответ на вопрос, почему в августе 1918 года часть адыгов, служивших в Черкесском полку Дикой дивизии, оказались в отрядах красных?
Через полтора месяца случилась трагедия, которая, судя по всему, являлась следствием этой экзекуции. Его штабной офицер Малаховский сделал замечание черкесу, грабившему русских жителей, и хотел его арестовать, а тот полоснул его шашкой по голове и раскроил череп. Эрдели возмущен: нету сладу с этими извергами и дикарями
[293].
Иван Георгиевич – последовательный противник всех послереволюционных лимитрофов, возникших на развалинах империи. Не делая исключений, он в равной степени отрицательно высказывается и в адрес «щирых украинцев», и туркофильствующих мусульман Закавказья и Туркестана, всех, как он пишет, вершителей судеб стран и народов всех национальностей, типичных во всем и везде с их заносчивостью, высокомерием, нахальством, пустоцветом и аппетитами
[294].
Он злорадствует по поводу нервозности представителя Украины, ехавшего с ним на одном пароходе в Болгарию:
«Вид у него мокрой курицы, волнуется – как его примут союзники, которые Украины не признают как самостоятельной державы, созданной искусственно немцами. Что я ему и Украине подложу свинью. Уж это наверное, чтобы не дружили с немцами, не лягали и не поносили бы Россию, которая их вскормила и вспоила. Отщепенцы! Ренегаты!»
[295]
Но и в Варне, порту государства, возникшего русскими усилиями и русской же кровью, но выступившего в жестокой войне в союзе с Германией, он видит то же несоответствие принятой на себя роли, что и в случае с государствами, возникшими на развалинах Российской империи: «Судов много – что-то бедное, убогое, чудится. Потуги на державу, на то, чтобы подтянуться из ребят в большие. Бутафорское, ненастоящее что-то»
[296].
Его длительное пребывание в Порт-Петровске было вызвано трениями между Горским правительством и деникинским командованием, а также появлением в регионе массы религиозных и племенных вождей, контролировавших разные его части. Эта зона действия нецивилизованных, с точки зрения генерала, законов вызывала его на раздумья о ее природе. Основной причиной установившегося хаоса он считал Горское правительство, хотя и понимал слабость его опоры на Северном Кавказе:
«Здесь все мутит Горское правительство, [не] признаваемое нами и самим населением, но которое не хочет расставаться с властью, цепляется [за] нее, занимается провокацией, старается возбудить к себе симпатии в Закавказье, в Грузии, Азербайджане…»
[297]
Горское правительство требует не чинить дорогу, ссылаясь на какие-то объективные обстоятельства. Однако Эрдели думает, что из-за стремления северокавказских лидеров взять край под свой контроль. В ноте протеста, направленной союзному командованию, правительствам Персии, Азербайджана, Армении и Грузии по поводу действий Добровольческой армии, датированной 14 марта 1919 года, говорилось:
«Назначение генерала Ляхова Главноначальствующим Терско-Дагестанского края, предложение правительству [Горской] республики отказаться от власти и расформировать армии, проект полного раздробления Горского союза по национальностям, принудительное формирование из горцев военных частей для пополнения Добровольческой армии, насильственная реквизиция у населения скота и продуктов продовольствия являются актами неслыханного посягательства на народные права, угрожающими жизни и элементарным условиям культурного развития народов Северного Кавказа»
[298].
