Еще один фактор нестабильности в регионе был связан с решениями съезда народов Северного Кавказа 1918 года, когда у терских казаков были отобраны земли четырех станиц. Деникинскому командованию нужно было как-то удержать казаков от немедленного возвращения на утерянные угодья, чтобы не волновать лишний раз ингушей, проводя и в этом вопросе уже традиционную политику откладывания вопроса на потом. Эрдели как проводник линии законности не мог допустить стихийного решения земельных споров. Поэтому и стали терцы его вечными оппонентами.
Вернемся к мемуарам Чхеидзе. Адъютант правителя Кабарды характеризовал штаб Эрдели, находившийся в Пятигорске, как не имевший должной связи с «вверенными частями». Дни эвакуации описаны Чхеидзе как время хаоса и кутерьмы, однако и в эти дни штаб продолжал, как утверждает мемуарист, заботиться только о себе: «Определенно говорили (называя имена и цифры), кто, сколько и с чьей помощью вывез денег, драгоценностей и пр. Спекуляция была главным занятием едва ли не двух третей всего пресловутого штаба». Штаб выехал в поезде во Владикавказ, чтобы по Военно-Грузинской дороге уйти в Грузию. Чхеидзе пишет, что Эрдели показал свою полную беспомощность, что против него царило всеобщее возмущение как в отношении неспособного «руководить войсками и вести соответствующую обстоятельствам линию поведения».
Некий генерал Н-ский, на авторитетное мнение которого не раз ссылался Чхеидзе (по-видимому, это был его начальник князь Т. Бекович-Черкасский), высказывался по поводу того, что «необходимо заменить генерала Эрдели другим, более энергичным и более способным начальником».
Но это была какая-то болезнь, поразившая русскую армию еще в годы Первой мировой войны. Все, начиная с императора Николая Александровича, как Диоген, находились в поисках человека, «умного и энергичного», с которым все наладилось бы без изменений в существующей системе. Своими кадрами оказывались неудовлетворенными и Деникин, и Колчак, и Врангель. Все темы разговоров подчиненных вращались вокруг обсуждения личных качеств руководителей движения – их профессиональных способностей и человеческих черт. Об этом дают право судить тексты воспоминаний и сохранившихся офицерских дневников. Злословие было распространенным пороком в среде белогвардейцев. Это вполне объяснимо с позиции психологии: неудачи должны быть объяснены, их виновники должны быть названы.
Прозвучавшие в мемуарах Чхеидзе обвинения в том, что штаб Эрдели на две трети занимался спекуляцией, могут быть приняты как отражение реального положения дел. Казалось, сам Иван Георгиевич не был чужд этим настроениям. 1 марта 1919 года он писал Маре, находясь в Порт-Петровске:
«Вернувшись, у меня не будет в кармане ни гроша. А за Ваню [за проживание сына на съемной квартире. – О. М.] за два месяца у Печаткиных я должен заплатить, за Андрея [денщика генерала. – О. М.] заплатить – это тысячи две, а откуда их взять, да и март уже начинается. Получать жалованье за одного и платить за двоих и частью даже за троих – тяжко. Надо как-нибудь изворачиваться, а как, видно будет, – Бог поможет как-нибудь… Никак благодаря поездке не удается какое-нибудь дело наладить и от него получить какой-нибудь куш для жизни»
[320].
Небезынтересны в этой связи воспоминания бакинской подпольщицы Ю. Лёлиной, проехавшей осенью 1919 года по маршруту Порт-Петровск – Новороссийск. Она ехала в воинском эшелоне за взятку в 800 рублей, сидя в маленьком купе проводника. Там уже находилось два офицера-добровольца. Через полуоткрытую дверь она видела и слышала, что делалось в вагоне:
«Визг женщин, топот пьяных ног, гармошка, балалайка, пьяные песни и ругань, беспрерывные скандалы. <…> На остановках к вагону подходили всякого рода подозрительные штатские. К ним выходили офицеры и вели переговоры о покупке сельдей, муки, торговались, ударяли по рукам, из рук в руки переходили деньги. Никогда в жизни нельзя было себе представить более отталкивающего командного состава, чем тот, который мне пришлось наблюдать в эти двое суток переезда. Спутники мои в вагоне – два офицера-добровольца были единственно порядочными представителями военной касты деникинского вагона. Они не кутили, не торговали, жили исключительно на выдаваемое жалованье и вели полуголодный образ жизни. С болью в душе они жаловались мне на порядки, которые создавались в армии и выражали опасение, что с такой армией победа будет чудом. <…> Мне думается, что большая ошибка всех современных рассказов и воспоминаний о вражеском стане – это непременно часто притянутое за уши описание врагов непременно сплошь состоящими из негодяев. К сожалению, там были люди идейные, искренно заблуждающиеся, но они, к счастью, были очень редкими экземплярами и, вероятно, дорого поплатились и физически и морально за свою веру в торжество победы над большевиками»
[321].
А в Краснодаре она отметила среди массы бедствующих беженцев только две относительно благоденствующие группы – военных и «сочувствующих» спекулянтов, наживавших громадные суммы на разных поставках для деникинской армии.
Но можно ли подозревать генерала Эрдели в том, что при случае он смог бы поучаствовать в расхищении казенных средств? Как злостный казнокрад, вероятно, нет. Он все же человек принципов. И кроме того, несколько отрывков из его «листков» немного проясняют его линию поведения в этом вопросе.
Во время Ледяного похода, уже во главе трех полков конницы, которую нужно обеспечивать фуражом, он, съезжая из казачьей хаты, забыл там свой бумажник с казенными деньгами, паспортом и подаренным Марой образком святого Сергея. Он послал офицера, и тот привез все, но до этого момента генерал сильно волновался: «Ты подумай, казенные деньги, паспорт и твой образок, с ума сойти можно» (17.04.1918)
[322].
23 февраля 1919 года он сделал запись: «Больше всего меня заботит денежный вопрос – расходы здешних [т. е. переведенных из Баку в Порт-Петровск. – О. М.] отрядов и т. д. У нас прижимисто насчет денег, и я боюсь лишнего израсходовать»
[323].
Можно предположить, что он мог согласиться на некое коммерческое предприятие. Вложить деньги в надежде получить доход. Возможно, используя возможности, открывающиеся его служебным положением: информация, каналы. Но вульгарно взять деньги из, так сказать, полкового ящика? Нет, однозначно.
Материальное положение одного из ключевых генералов Вооруженных сил Юга России оставляло желать лучшего большую часть времени его пребывания в этой армии. Некоторые отрывки из его дневников достоверно расскажут об этой стороне жизни белогвардейского генерала. Генерал недоедал, страдал от безденежья, мерз в дни 1-го Кубанского похода, во время командировки в Закавказье:
«Сейчас достали кусок хорошего сала свиного. Ел с удовольствием, это по теперешним временам лакомство» (22.03.1918)
[324].
