Не дождавшись ответа и от гетмана Скоропадского, кошевой атаман через 10 дней после написания своего листа написал в тех же словах лист миргородскому полковнику Даниилу Апостолу
[849].
Во все это время кошевой атаман Малашевич всеми силами старался удерживать запорожцев от нанесения какой бы то ни было обиды подданным русского царя и когда осенью означенного года какие-то казаки Паско да Стецко, бывшие запорожские «товарищи-караванчики», разграбили какой-то караван, то запорожцы «тот караван с великою бедою и тяжестью отбыли войском, установив от века небывалую на все в течение целого года аренду» и таким образом заплатили за них «тысячей золотых девять сто таляров и тридцять»
[850].
Все письма кошевого атамана Малашевича доставлены были в Москву, но было ли о просьбе его доведено до сведения государя – неизвестно. Сам государь в то время находился в голландском городе Амстердаме и января 8-го дня 1717 года дал гетману Ивану Скоропадскому такого рода инструкцию по поводу его запроса, набирать ли в русские полки запорожских казаков или же не набирать: «А что требуете вы нашего указу о запорожцах, тех, которые в прошлых год х пришли и вины свои нам, великому государю, принесли, и по нашему указу поведено оных распустить и жить им позволить в Малой России у свойственных своих. Но что из них те, которые свойственников своих не имеют и стоят даром по квартирам, а угодны явятся в службу охочую, в сердюки, прибирать ли тебе оных в ту службу, и мы, великий государь, наше царское величество, оных, яко бывших в явной против нас измене, и всегдашних самовольников и легкомысленных, в службу сердюцкую прибирать тебе, подданному нашему, не повелеваем, понеже от оных верной службы нам уповать и впредь нечего, но опасаться великого худа. А ежели потребно тебе, подданному нашему, прибратьв сердюцкую службу, то соизволяем мы, великий государь, наше царское величество, тебе, подданному нашему, выбрать из верных и в измене неприличившихся, в ту службу угодных, казаков; а тех запорожцев точно тебе употреблять в какую работу и домашнюю службу, ежели оные под городом где жилища себе восприять и на грунтах жить не похотят и сыскать себе пропитания не могут»
[851].
При всем том неутомимый кошевой Малашевич нисколько не уставал в своих просьбах и в июле месяце 1717 года вновь обратился к гетману Скоропадскому и к полковнику Апостолу с прошением об исходатайствовании запорожскому войску у государя прошения и о дозволении ему поселиться «на первобытном месте» с укреплением за ним всех милостей, которые были дарованы казакам «от первейших монархов и от его царского пресветлого величества». «Не хощем мы в злобе бесовской и в части Іюдиного отчаяния заставати, а хощем вины и греха нашего, им же Бога и его царского пресветлого величества маестат изгрубили, каятися, истинною… Вей (все) мы радостно от протектора нашего, хана крымского отступим, а принесши верность нашу, яко же евангельская вдова и праведный Авель Господу дары, доживотне восточному нашему истинному государю и ясневелможному его милости пану гетману всем милостям панам служитемем без всякой превратности»
[852].
Но ни от гетмана Скоропадского, ни от полковника Апостола по-прежнему ответа никакого не было, и кошевой атаман Малашевич поставлен был в большое затруднение лавировать между Крымом и Россией. С одной стороны, кошевой, как подданный крымского хана, должен был действовать в его пользу и во вред русского царя; с другой стороны, домогаясь получить позволение вернуться на прежние места жительства, кошевой должен был втайне содействовать видам русского царя. В таком именно положении очутился Малашевич во время столкновения донцов и калмыков с партией запорожцев. Партия запорожских казаков в числе 70 человек под предводительством какого-то Алистрата
[853] отправилась после праздника Петра и Павла к Великому Лугу и к реке Московке. Там на эту партию наскочили донцы и калмыки и, кроме самого Алистрата, истребили ее на месте. За запорожцев выступил было мстителем какой-то крымский султан: собравшись целой ордой, он хотел было идти в землю донских казаков и в слободские города, куда и кошевому атаману приказал с выборным товариством следовать за собой. Но кошевой, встретив султана с подобающей честью, стал советовать ему отложить поход, упирая на то, что это будет противно мирным трактатам между Турцией, Крымом и Россией. «Да этого, – говорил кошевой, – и в дело нечего ставить, потому что тут своевольники погромили своевольников; к тому же наши своевольники, которым мы, согласно ханским указам, неоднократно запрещали, все-таки ходят там и больше шкодят, нежели они нашим». На такой совет крымский султан, успокоившись, заметил, что если сам кошевой не жалует своих людей, то и он, хотя и считал своим долгом отомстить за них, потому что татары обязаны стоять за запорожцев, как за своих гостей, откладывает свое намерение и немедленно возвращается назад; однако для подлинной ведомости о том, сколько побито было в названных местах людей, посылает 150 человек татар и 17 человек казаков. Сам кошевой считал виновников столкновения запорожцев с донцами одного лишь, которого и хотел подвергнуть наказанию, Алистрата, за его дела, но и этому ничего не мог сделать, потому что Алистрат находился в дружбе с татарами и всегда водил с ними веселые попойки.
Независимо от этого кошевой Малашевич испытывал и другие затруднения вследствие своего двусмысленного положения. Так, к нему обращался очаковский паша Гамет с запросом, верна ли та весть, которая донеслась до него с московской стороны, а именно весть о том, будто русский фельдмаршал Шереметев, стянув свои войска из Польши, имеет намерение идти под город Азов. Паша просил кошевого, если он знает об этом что-нибудь верное, сообщить ему подлинные вести, и он, похваляя приятельство его, объявит о том великому везирю и своему «царю»
[854].
Но взоры кошевого по-прежнему обращены были не к турецкому, а к русскому царю. Кошевой все еще не терял надежды получить ответ от русского государя на свои слезные послания; тем более что между запорожцами в то время «пронеслось эхо» о том, будто бы для них заготовлена царская грамота, находящаяся пока у губернатора князя Димитрия Михайловича Голицына в городе Киеве.
Слух этот, однако, не оправдался. В начале августа месяца к кошевому Малашевичу прибыл с словесным ответом на его лист казак Миргородского полка Семен Сиса. Каков был тот ответ – неизвестно. Но во всяком случае, кошевой Малашевич был сильно опечален тем, что не получил на свои листы письменного от полковника Апостола ответа и выговаривал Сисе за то, что он сколько раз уже приезжал к запорожцам, а на письме никакого ответа не привозил и только одними словами их утешал. «А если бы милостивая его царского пресветлого величества таковая к нам была прислана грамота, которою бы мы могли надеючися певне милости монаршей сердца свои увесилити, же будет, колвек хотя колко лет изождавши, под державу его жь царского величества приняты и по-прежнему при содержании давных прав войсковых с Кошем у Днепра найдоватися, то я бы и иншее товариство, между яким хочай уже некоторые и суть со мною единого совету, оную для уверения вычитуючи пред ними до единомыслного наклонял согласия, а легкомысленников от злости, якую они обыкли выполняти, повстягал, аже бы всему товариству снявшися с Коша, пойти на Украину для мешканья, то трудно мне то учинити, чего и нашему товариству, же бы то не пронеслося, и объявити опасно»
[855].
