Пробыв некоторое время в Петербурге, я снова должна была уезжать, чтобы поспеть в Монте-Карло к началу дягилевских спектаклей в театре «Казино».
Я выехала из Петербурга 17 марта, но в это путешествие Вова впервые отправился со своим собственным паспортом и в сопровождении своего воспитателя Ричарда Александровича Высоцкого, который незадолго до этого поступил к нам. Я пригласила с собой Нину Нестеровскую, которую устроила танцевать к Дягилеву, но бесплатно, так как труппа была совершенно полна.
Покуда Вова был маленьким, он был прописан в моем паспорте, но ему становилось почти что десять лет, и я обратилась к Государю с просьбой о даровании моему сыну моей родовой фамилии Красинских. Государь сразу же исполнил мою просьбу и даровал также Вове и потомственное дворянство. Градоначальство выдало Вове его личный паспорт, и привез его мне мой старый верный друг, полицмейстер нашей части, полковник, впоследствии генерал, Галле.
С нами поехал Великий Князь Сергей Михайлович. В поезде находился также и его брат Великий Князь Николай Михайлович. Он любил играть в рулетку и мчался ежегодно в Монте-Карло попытать счастья. Сначала Николай Михайлович был любезен и приветливо разговаривал со всеми, но чем ближе мы подъезжали к Монте-Карло, тем менее общительным становился он со всеми, он уже был весь поглощен предстоящей игрой, а перед самым приездом был совершенно невменяем, никого почти не узнавал и становился даже грубым, ежели к нему обращались с каким-нибудь вопросом и нарушали его игорные соображения.
В дороге Вова серьезно заболел, вероятно, съел что-нибудь в вагоне-ресторане и отравился, как мы думали сначала. Как раз в это путешествие я не взяла с собою доктора. Мы ехали прямо в Канны, где предполагали провести последние дни Страстной недели и Пасху, а потом уже переехать в Монте-Карло. Бросились искать детского доктора, но в Каннах специалиста не нашлось, и пришлось вызвать двух лучших местных врачей. Они мало что понимали в детских болезнях, никак не могли определить, чем именно Вова страдает, и ничего утешительного сказать не могли. Правда, как только мы приехали в Канны, я вызвала из Петербурга срочной телеграммой детского доктора фон Газе, который Вову постоянно лечил. Я получила тотчас ответ, что он выехал, но ждать приходилось дня четыре. В ожидании его приезда я пригласила из Ниццы случайно там находившегося швейцарского детского врача Эльсница, очень известного. По медицинской этике он не имел права практиковать в чужой стране, и его приезд ко мне был обставлен тайной, чтобы каннские врачи этого не знали. Французские врачи меня очень пугали и уверяли, что испробуют новое средство, последнее, но за исход не ручаются, оставляя меня в полном неведении, чем же, собственно, Вова болен. Доктор Эльсниц меня успокоил, болезнь ему была вполне понятна: у Вовы, несомненно, был колит, и доктор просил меня не волноваться, за благополучный исход болезни он ручался.
Навстречу доктору Федору Федоровичу фон Газе я выслала на итальянскую границу в Вентимилью воспитателя Вовы, Высоцкого, чтобы рассказать ему подробно весь ход болезни и все ее симптомы и дать ему время по дороге в Канны сообразить, в чем дело. Уже в пути, выслушав Высоцкого, доктор фон Газе ему сказал, что у Вовы, несомненно, колит, и, вероятно, в очень сильной форме, вызванной отравлением в пути. Он нашел, что Вову, по-видимому, неправильно лечат. С приездом доктора фон Газе и благодаря принятым мерам Вова стал быстро поправляться. Но до полного выздоровления, когда всякая опасность минует, я и думать не могла о переезде в Монте-Карло.
Чтобы не подводить Дягилева, я ездила по железной дороге в Монте-Карло на спектакль и ночью возвращалась на автомобиле обратно в Канны. Дягилев всегда волновался в день спектакля, приеду ли я или нет, и телефонировал по нескольку раз в день, спрашивая, как здоровье Вовы. Он отлично понимал, что, если бы наступило ухудшение, я не приехала бы. Как ни трудно мне было в этих условиях выезжать из Канн в Монте-Карло и танцевать, я ни разу спектакля не пропустила и Дягилева не подвела. Но только Бог знает, чего мне это стоило. При первой возможности, когда Вова достаточно окреп, я переехала с ним в Монте-Карло, и мы поселились в «Отель де Пари», куда перебралась и Нина – в комнату рядом с моей.
В этом сезоне у Дягилева в Монте-Карло я имела очень большой успех, в особенности во второй картине «Лебединого озера», на балу, во вставной вариации, которую я танцевала в Лондоне. Эту вариацию я каждый раз повторяла на бис. После спектакля, когда я приходила в Спортинг-Клуб, вся публика меня приветствовала. Для этих случаев я всегда надевала особенно красивое платье и соответствующие драгоценности. В Спортинг-Клуб в этом сезоне часто приходила одна итальянская графиня, фамилию которой я позабыла. В вечернем платье она была очень на меня похожа не только фигурой и ростом, но даже лицом и прической. На это почти все обращали внимание, и ее друзья указывали на меня, а мои на нее. Это нас обеих очень забавляло, и мы стали друг другу кланяться, а потом нас познакомили.
После последнего представления «Лебединого озера» пришлось этот спектакль повторить по требованию публики. Дягилев был в полном восторге и торжествовал. Наше примирение принесло свои плоды, мы были рады работать вместе и рады, что старая наша дружба продолжается.
Живя в Монте-Карло, я решила подыскать себе для будущего сезона поблизости виллу, чтобы не останавливаться в гостинице. Мне посоветовали подыскать себе виллу в Кап-д’Ай, куда мы однажды целой компанией поехали в экипажах. Осмотрев несколько вилл, я остановила свой выбор на премиленькой вилле «Морла», принадлежащей графине Морла. Она была прекрасно и уютно обставлена, и я тут же ее наняла на весну будущего, 1913 года.
После окончания сезона в Монте-Карло я вернулась прямо домой и все лето провела у себя на даче в Стрельне.
Во время Красносельского театрального сезона я ездила туда не только в те дни, когда танцевала, но и в другие дни, чтобы присутствовать на спектаклях и повидать знакомых. У Андрея была очаровательная дача на самом Стрельнинском шоссе, при въезде в Красное Село, где он жил во время лагерного сбора. Он часто устраивал после спектакля у себя очаровательные ужины и угощал нас раками, которые мы все ужасно любили. Великие Князья Борис Владимирович и Дмитрий Павлович принимали участие в этих ужинах. Я приглашала с собою наших молоденьких артисток из числа моих друзей, которых я потом отвозила к себе на дачу. Борис Владимирович был любителем пожаров, и ежели увидит зарево, то непременно хотел ехать посмотреть, в чем дело, и раз после такого ужина его нельзя было удержать от поездки на пожар, и нам пришлось ехать за ним в Лигово, но, к счастью, там ничего серьезного не оказалось.
После кончины отца имение Красницы около станции Сиверской было продано Светлейшему Князю Генриху Федоровичу Витгенштейну, а моя мать стала летом жить в Стрельне, где я наняла для нее дачу, чтобы она была ближе ко мне. В августе у мамы случился третий удар, сопровождавшийся почти полным параличом. Для нас это было большим горем: мама была для нас не только любящей матерью, но и нашим близким другом, советчиком и утешением для всех нас в нашей жизни. Вова, совсем еще маленьким, любил бывать у нее. Она умела обращаться с детьми, и он уверял, что нигде, даже дома, так вкусно не кормят его, как у бабушки, которая всегда давала ему его любимые блюда.
