Еще я помню спокойствие маленького провинциального городка, даже в самый разгар войны, и то гостеприимство, которое окружало нас. Сейчас тут все лежит в руинах! Не тронута только одна улица – кажется, я уже упоминал, Кесслерштрассе. Остается лишь удивляться, по какому капризу судьбы она уцелела, когда я вижу, что все остальное, абсолютно весь город, за исключением нескольких домов и фрагментов стен, сровняли с землей! Рядом с железнодорожной станцией на крышу разрушенного дома заброшен перевернутый вагон! В Хильдесхайме не было ничего, кроме госпиталей и беженцев, никаких войск, и бомбардировка произошла в последние недели войны, когда Германия сосредоточила все усилия на Восточном фронте, против Советов. Это нельзя объяснить ничем, кроме как голой логикой террора – вселить ужас в мирное население, как выразился Черчилль, и уничтожить эти художественные ценности. Которые, однако, являлись культурным наследием всей Европы!
Из Хильдесхайма мы направляемся к Альфельду. Закк, где я совсем недавно квартировал, в 5–6 километрах северо-восточнее последнего. В конце дня, после примерно 150 километров пути, если считать и объезды, мы попадаем в Закк. Странные ощущения возникают при возвращении в эту деревеньку, чистую и спокойную, сейчас еще более спокойную, чем когда мы находились здесь. Словно после нашего ухода часть населения покинула ее. На улице почти никого, если не считать пары силуэтов, которые быстро исчезают из вида. Не видно ни одного играющего ребенка.
Огромный дуб перед пивоварней сейчас выглядит еще более впечатляюще, и вроде бы ничего не изменилось, кроме гнетущей атмосферы. Тогда, два-три месяца назад, еще в разгар войны, когда я пытался вернуться на фронт, деревня жила полной жизнью, все казалось мне вполне естественным и атмосфера была спокойной, несмотря на угрожающее положение на всех фронтах. Сейчас она тяжелая. Как все субъективно! Совершенно очевидно, что в нашем положении, положении людей, на которых охотятся, неизбежно возникают подобные ощущения. Хотя наша надежда выиграть войну приказала долго жить 7 мая. Мы разочарованы, но не впали в отчаяние.
Вот дверь дома, где я жил пару месяцев назад, и через тридцать секунд я стучу в нее. Дверь открывается, и я вижу лицо моей хозяйки, меняющее выражение с крайнего изумления на огромную радость! И мы тоже рады. Квартирантов здесь, похоже, нет, дом пуст. Несмотря на безутешность поражения, радость встречи пересиливает все остальное. Хотя я и знаком со своей хозяйкой, мои товарищи видят ее впервые. Они здесь никогда не были. Немедленно возрождаются близкие отношения, и хозяйка, чья дочь тут же присоединяется к нам, беседует со мной о нашем расставании в марте, когда они ходили на станцию Альфельда пожелать нам доброго пути. Они снова плачут, вспоминая, но радость встречи быстро осушает их слезы. Наша оживленная беседа продолжается до самой ночи.
На следующий день, 8 мая, по радио объявляют о подписании Акта о безоговорочной капитуляции в Реймсе, за день до этого
[107]. Что провоцирует новый поток слез у наших хозяек и вызывает приступ гнева у дочери против несправедливости судьбы, распорядившейся так вопреки жертвам и мужеству всего немецкого народа, поддерживающего свою армию. Ее гнев еще более усиливается, когда после объявления по радио звучат «Боже, храни королеву», а затем «Звезды и полосы». И вот мы сидим, бессильные и беспомощные перед их горем!
Я вернулся в Закк в 1981 году, но, следуя полученной от соседей информации, отправился на кладбище. Старая дама уже умерла, и я пошел на ее могилу. Памятник нашелся там, где мне и сказали; на нем ее имя, Сенк. Дочь больше не проживала ни в деревне, ни даже в этих краях. Она переехала в Баварию или куда-то еще рядом с озером Констанц (Боденское озеро в предгорьях Альп на границе Германии, Швейцарии и Австрии. – Пер.). Более точных указаний мне никто дать не мог.
10 мая 1945 года выходим на правый берег реки Везер. Обогнавшая нас девушка на велосипеде оборачивается. Она догадывается, что мы бывшие солдаты. Приблизившись к нам, предупреждает, чтобы мы избегали ближайшего моста. Говорит, что его охраняет «Бельгия». Она не знает, что мы бельгийцы, но здесь нет никакой причинно-следственной связи; простое совпадение. «Они еще хуже, чем американцы», – добавляет девушка! И я могу только повторить то, что она говорит нам: «Идите дальше на юг, но сначала остановитесь в доме моих дяди и тети. Они вам помогут». Она дает нам адрес и свои рекомендации. Когда мы сообщаем ей, что мы бельгийские добровольцы войск СС, никакой негативной реакции не последовало, наоборот, она стала еще дружелюбнее.
Это уже второй или третий раз, когда молодые люди таким образом помогали нам. Позднее я узнал, что эта молодежь, несомненно, работала на Wehrwolf – тайную организацию, помогавшую немецким солдатам или друзьям в трудные моменты (немецкое ополчение для ведения партизанской войны в тылу наступающих войск противника, созданное в самом конце Второй мировой войны. – Пер.). Каждый раз, когда мы шли через эту сеть, нас обеспечивали едой и ночлегом, а когда мы уходили на следующее утро, каждый из нас получал запас продовольствия по крайней мере на день. Это и вправду здорово, что, несмотря на все сложности и опасности, сопряженные с иностранной оккупацией, «добрые самаритяне» думали и заботились о подобных вещах!
Мы провели ночь у дяди и тети девушки, которые баловали нас, словно любимых детей, хоть еще утром не знали и даже не подозревали о нашем существовании. Если бы все не делалось с такой простотой и дружелюбием, нас замучили бы угрызения совести. На следующий день, в надежде избежать проблем, мы направились к другому мосту через Везер. И его тоже охраняли бельгийцы! Тем не менее нам необходимо переправиться через реку. Безрассудно? Но мы идем на риск.
Когда мы подходим к мосту, нас останавливает бельгийский офицер, который велит нам явиться в их Kommandantur, комендатуру – он использует именно это слово, – по улице направо, затем налево. Мы делаем вид, что как раз туда и собираемся, но это всего лишь притворство. Карл, из чистой бравады, хочет взглянуть на Kommandantur поближе. Однако поспешно возвращается к нам. Он сразу узнал в часовом перед зданием кого-то из своих знакомых.
Миновав город Хёкснер, сразу же переходим с основной дороги, ведущей на юг, на ту, что идет к Падерборну. Мне кажется, лучше двигаться через знакомые мне места. К счастью, погода стоит прекрасная, как в мае 1940-го. Эту ночь мы проводим в Падерборне. Затем движемся через Зост и Унну, намереваясь достичь Дортмунда, расположенного на одном уровне со всей Рурской долиной. Местные жители, как могли, использовали груды камней, чтобы соорудить себе ненадежные убежища. Если где-то уцелели подвалы, то они селились в них. Миллионы людей ютились в подвалах или в развалинах, где они голыми руками отрывали себе норы. Многие годы так расчищалось все вокруг – вручную, кирпич за кирпичом, камень за камнем. Уцелевшие мужчины были в плену, и вернулись они не скоро. Именно старики, женщины и дети взвалили на себя этот тяжкий и непосильный труд, более того, они метр за метром расчищали улицы и дороги без всякого понуждения со стороны союзников. Судя по этим руинам, становилось очевидным, что последние преднамеренно пытались уничтожить, стереть с лица земли немецкий народ или по меньшей мере сломить его раз и навсегда. Вопреки тому, на что надеялся Черчилль, мирное население, немецкий народ, не был сломлен и не сдался. Более того, катастрофа вызвала всплеск его энергии, и эта индустриальная нация, вопреки множеству политиканов и благодаря силе своего духа, заняла подобающее ей место в Европе!
