Спрашиваю полицейского, что ему от меня нужно. Говорю, что не вооружен. Похоже, он очень нервничает и постоянно повторяет: «Он из СС!» Я пытаюсь вывести его из этого заблуждения, но без толку. Потом он спрашивает, пойду ли я с ним по собственной воле. Я обещаю, что да, если он и его люди будут вести себя корректно. Тут я замечаю молодого человека, который находится среди вооруженных людей, но, похоже, не относится к их группе. Кажется, его лицо мне чем-то знакомо. Но откуда взялись такие смутные воспоминания? Немного погодя, когда в памяти всплывает картинка из прошлого, я узнаю его. Это было в Бергхольце, в Померании, когда я возвращался в свою часть. И он находился там, в амбаре, вместе с только что прибывшими новобранцами последнего набора. Он не курил и спросил, нет ли у меня хлеба в обмен на сигареты. И вот, ни с того ни с сего, я вспомнил все в мельчайших подробностях, хоть и не помню, чтобы с того раза когда-либо встречался с ним. Видимо, парень продался властям ради того, чтобы избавиться от статуса немецкого пособника.
Мы покидаем банк. До самого полицейского участка я окружен вооруженными людьми, их автоматы и пистолеты постоянно направлены на меня. Неужели это так необходимо? Должно быть, они насмотрелись такого в кино. Однако обещание вести себя со мной вежливо не мешает кое-кому из участников Сопротивления отвесить мне несколько чувствительных ударов – в спину, разумеется! Я обращаю на это внимание полицейского и заявляю, что угрозы пристрелить меня не помешают мне защищаться, если такое будет продолжаться и дальше. Удары прекращаются, и вскоре мы входим в полицейский участок.
До и после допроса я вижу этого молодого человека и понимаю, что именно он выдал меня! Наверняка чтобы заслужить прощение, а может, чтобы скрыть свое участие в последнем наборе? Позднее, из своего досье, о котором я справлялся в Военной прокуратуре на улице Луи в Брюсселе, я узнал, кто он такой. Его фамилия Кувелье. Она довольно распространенная, а поскольку я не привожу здесь ни имени, ни адреса, хотя они у меня есть, ни в коем случае не стоит считать это угрозой с моей стороны. С духом нашего легиона несовместима даже малейшая подлость, не говоря уже о ненависти. Он может быть спокоен. Я никогда не испытывал желания отомстить, даже несмотря на его заявления, сохранившиеся в моем досье, а если бы я и имел такие намерения, то сделал бы это еще в 1950 году, когда вышел на свободу.
Участники Сопротивления, которые «поддерживают» силы закона и правопорядка – эти люди сами сказали мне, что они из Сопротивления, – наверняка из числа тех, кто по большей части вступил в его ряды в сентябре 1944 года, дождавшись, когда минует опасность, чтобы принять участие в безнаказанных убийствах!
После допроса и некоторого ожидания мы покидаем полицейский участок. Перед дверью, на тротуаре, несколько зевак. И как вы думаете, кто среди них? Точно, та самая добрая женщина, от которой я так неосмотрительно принял шоколадный эклер! Определенно, нежданные встречи просто преследуют меня! Она узнает меня. Может, следила за мной? Остается только гадать! И вдруг начинает кричать: «Ублюдок! Арестуйте его! А я еще давала ему деньги!» Я сразу же обрываю ее и говорю, что все это ложь и неправда. И добавляю, что еще два часа назад она легла бы со мной в постель. Она следует за мной и моими конвоирами, ее вопли только усиливаются. Видимо, ей хочется отомстить и заставить меня заплатить за отказ. И только на пороге прокуратуры взбесившаяся мегера отстает от нас, ее оскорбления стихают.
Как в последней, так и во всех остальных случайных встречах нет ни толики вымысла. Все происходило на самом деле именно так, как я описал.
В прокуратуре новый допрос, подтверждающий результаты предыдущего. Что толку тянуть время? Им известно, кто я, у них есть донос на меня. Более того, очень многие люди, не имевшие ни малейшего отношения к событиям военного времени, были арестованы и интернированы без каких-либо доказательств, только на основании чьих-то доносов. Достаточно, чтобы кому-то из соседей не понравилось, как на него посмотрели, чтобы человек, без суда и следствия, даже не подвергнувшись ни единому допросу, отправился на многие месяцы гнить в ужасных условиях!
Здесь и заканчиваются мои приключения. Я размышляю над этим, пока дожидаюсь отправки в место лишения свободы. Пользуюсь задержкой, чтобы спрятать в носок постановление о заключении под стражу, которое вручил мне секретарь суда. Я делаю это под влиянием момента, почти интуитивно, без какой-либо цели и безо всяких на то причин. Зато оно до сих пор сохранилось у меня, как и рукописная копия основных пунктов моего досье. Намного позже я найду крайне любопытные подтверждения тому, что в то время между отдельными судейскими инстанциями не наблюдалось никакой согласованности. Согласно моему досье, меня разыскивали до 13 января 1946 года, чему есть подтверждающий документ, копией которого я обладаю.
На данный момент все очень серьезно. Прошусь в туалет, не очень-то рассчитывая на побег, но вдруг… Ну конечно, крошечный кусочек неба забран решеткой и проволочной сеткой. Когда мы уходим, один полицейский скован со мной наручниками, а другой идет замыкающим, хотя и без наручников.
Глава 24. Из Дампреми в Сен-Жиль
И вот мы в Дампреми, перед двойными стальными дверями стекольной фабрики «Форкул». Попадаем на большой треугольный двор, за нами с лязгом закрываются тяжелые двери. У меня тут же возникает ощущение, будто наручники стали еще туже, а плечи словно налились свинцом. Такое чувство, как если бы атмосфера сгустилась настолько, что ее можно резать ножом! Сопровождающий полицейский заканчивает формальности, касающиеся взятия меня под стражу, и уходит.
Надзиратель ведет меня к зданию справа от входа, не переставая при этом осыпать бранью, извергая целый поток всяческого вздора. Лексикон уличной шпаны! Возможно, он пытается вывести меня из себя или, зная, что я не могу ответить, чувствует свое превосходство. Нужно держать себя в руках и не отвечать на подобные провокации, поскольку это, несомненно, только начало. С моей стороны было бы неразумно хоть сколь-нибудь энергично реагировать на них. Надзиратель приводит меня в небольшую комнату, служащую канцелярией. За столом другой надзиратель, а рядом с ним стоят еще два типа. Один большой и крепко сбитый, с туповатым лицом, а другой маленький и смуглый, немного нервный, Д. Б. и С. Похоже, оба из заключенных, но с угодливым выражением на лицах. Таково первое впечатление, но оно оказывается верным, что вскоре и подтверждается. Также я сразу узнаю, что эти двое – капо
[108].
Надзиратель спрашивает у меня постановление об аресте! Я отвечаю, что у меня его нет. Его это мало беспокоит, и он заговаривает со мной о наказании. Говорит, что моя песенка спета!!! Наговаривает целую кучу глупостей, и кажется, что то один, то второй из двоих других пытаются вмешаться в этот разговор, напоминающий новый допрос. В этот момент я получаю удар сзади, кулаком по затылку. Тут же разворачиваюсь и прижимаюсь спиной к стене, намереваясь не оставлять это безнаказанным! Но я не видел, кто ударил меня! У меня возникают сомнения: а может, те двое, в одежде из запасов американской армии, не только надзиратели, но еще и вольнонаемные? На третьем форма надзирателя, черная или темно-синяя, и такого же цвета кепи. Он спрашивает меня, кто я такой и откуда попал сюда. Я отвечаю, что прибыл из Германии и служил в дивизии СС «Валлония». «Вот как! – восклицает надзиратель. – Наконец-то нашелся хоть один, который сознается в этом!» Если верить им, то никто и никогда там не служил или служили, но разве что возчиками или поварами. «Итак, больше никто его и пальцем не тронет, никто его больше не ударит», – заявляет надзиратель, повернувшись к остальным. Те немедленно молчаливо соглашаются. А я-то полагал, что они всего лишь ненадолго прервались и станут бить еще сильнее! Действительно, некоторые легионеры думали, что таким способом смогут минимизировать бездействие правосудия.
