А теперь представьте, что вы в пух и прах разругались со своей пятнадцатилетней дочерью. Дело доходит до обвинений и оскорблений, и вот она уже швыряет в рюкзак кое-какую одежду и с криком: «Я тебя ненавижу, я вас всех ненавижу, вы меня достали, я ухожу, и больше вы меня никогда не увидите!» – хлопает входной дверью. Сколько часов вы сможете спокойно «подождать» и «потерпеть», прежде чем начнете плакать? Да вы заплачете раньше, чем она два шага успеет сделать, пойдете за ней, даже на улицу за ней побежите, попытаетесь ее остановить, не обращая ни малейшего внимания ни на соседей, ни на то, какую сцену вы на людях устраиваете, вы даже на колени перед ней встанете, станете умолять не уходить из дома и будете бежать вслед за ней, пока бежать дальше у вас уже не будет больше сил. Как думаете, сами вы такое свое поведение посчитали бы инфантильным или эгоистичным? А соседи, как думаете, сказали бы на это: «Гляньте, какая испорченная мамаша, дочь всего пять минут назад ушла, а она уже вся в истерике; наверняка специально это делает, чтобы привлечь к себе внимание»?
Да, легко быть терпеливо ждущим дома родителем, когда уверен, что любимое чадо вернется. Но если пошатнуть эту уверенность, ваше ожидание сделается немного менее терпеливым. А уж если вы абсолютно уверены, что ребенок ушел и не вернется, ни о каком терпении и речи уже не будет.
И чтобы воочию увидеть подобную реакцию, незачем ждать пятнадцать лет. Ваша малышка уже сейчас ведет себя точно таким образом каждый раз, когда вы оставляете ее одну. Потому что она не может знать, вернетесь вы или нет, когда вы вернетесь и далеко ли вообще уходите. И потому передающаяся из поколения в поколение на протяжении тысяч и тысяч лет автоматическая, инстинктивная сигнализация мгновенно заставит ее реагировать на любое разлучение, как будто вы уходите навсегда. И что вы теперь скажете о матерях, которые «успокаивают» своих детей обещаниями типа «Будешь капризничать, мама уйдет» или «Будешь плохо себя вести, мама не будет тебя больше любить»?
Через три, четыре, пять лет, убедившись, что вы всегда возвращаетесь, она потихоньку научится сохранять спокойствие и ждать все дольше и дольше. Но не оттого, что сделается «менее эгоистичной» или «более понятливой», и уж точно не оттого, что вы, руководствуясь вычитанным в книжке, «научили ее терпеть ждать».
Новорожденным требуется физический контакт. Экспериментально доказано, что в течение первого часа после рождения младенцы, которых кладут в кроватку, плачут в десять раз больше, чем те, кого кладут на руки матери14.
Через несколько месяцев они уже научатся довольствоваться простым зрительным контактом. Для спокойствия (по крайней мере, в течение какого-то времени) вашему ребенку будет достаточно просто видеть, что вы рядом, что вы ему улыбаетесь и иногда что-то говорите. 100 000 лет назад младенцы, скорее всего, вообще никогда не разлучались со своими матерями, потому что в те времена никаких альтернатив не было – только лежать на холодной земле без одежды. В наше время их укутывают и кладут в уютные кроватки, и хотя инстинкт подсказывает им, что на руках все же было бы лучше, они так отзывчивы и так хотят нам угодить, что большинство смиренно соглашается полежать несколько минут на кресле. Но стоит вам покинуть их поле зрения, как они начинают «орать, будто их режут». Поразительно, как часто мне приходится слышать это выражение от матерей!
Ведь дело-то как раз в том, что на протяжении тысяч лет участью детей, чьи матери не отзывались на их плач, становилась именно жестокая смерть.
Конечно, среда, в который растут современные дети, совсем не похожа на ту, в которой эволюционировал наш вид. Оставляя ребенка в кроватке, вы знаете, что он не замерзнет и не перегреется, что стены и крыша защищают его от дождя, что его не съедят волки или крысы, не покусают муравьи; что вы будете всего лишь в соседней комнате и при малейшей необходимости тут же к нему подойдете. Вот только ребенок ваш всего этого не знает и не может знать. Он будет реагировать точно так же, как отреагировал бы на подобную ситуацию младенец из каменного века. Не оттого, что боится волков – он вообще представления не имеет ни о них, ни о том, что они уже почти все перевелись. Он ощущает панику от того, что остался один. Плач его говорит не о действительно грозящей ему опасности, а о самом факте разлучения с матерью, который на протяжении тысяч лет неизбежно означал, что он находится в опасности. Дети, оставленные без взрослых, плачут безотносительного того, грозит им быть съеденными волками или нет.
Так что же, эволюционируют ли дети еще через несколько тысяч лет? Исчезнет ли у них потребность быть с нами, научатся ли они спокойно переносить наше отсутствие? Вероятно, нет. Эволюция требует времени, но при этом само по себе время эволюцию не вызывает. Для этого требуется мутация, которая приведет к появлению какого-то полезного признака. Если вызываемые мутациями изменения не дают индивидам никакого преимущества, могут пройти миллионы лет, а вид в целом не изменится. Конечно, разные дети ведут себя по-разному: кто-то отчаянно кричит при малейшем разлучении, а кто-то плачет очень мало или даже вообще не плачет. У новорожденных все эти различия обусловлены одними только генами; но уже через несколько недель на них начинают оказывать воздействие окружающая среда и собственный опыт (так, на Западе, где детей надолго оставляют в кроватках, младенцы плачут намного чаще, чем в странах, где детей постоянно держат на руках). Допустим, что 1 % всех младенцев никогда не плачет. Если это не дает им никакого эволюционного преимущества, если плачущие и неплачущие дети производят одинаковое количество потомства, спустя 10 000 лет неплачущих детей по-прежнему будет 1 %. Чтобы увеличить их долю до 5,15,80 процентов, у них должно быть селективное преимущество: среди плачущих детей должна быть выше смертность или родители, младенцы у которых не плачут, должны рожать больше детей. И разница эта должна быть значительной и постоянной на протяжении тысяч лет.
По мере взросления ваш ребенок научится различать ситуации, где остаться одному означает реальную опасность и где никакой опасности нет. Он сможет спокойно оставаться дома, пока вы выходите в магазин, но плакать, если потерялся в супермаркете и думает, что вы ушли домой без него.
Плач не приносил бы никакого результата, если бы матери не были на генетическом уровне запрограммированы на него реагировать. Плач младенца вызывает у взрослых мощный эмоциональный отклик. Матери, отцы, даже незнакомые люди чувствуют сопереживание, беспокойство, тревогу; они испытывают сильный порыв броситься к ребенку и как-нибудь его успокоить: дать ему грудь, погулять с ним, сменить ему подгузник, взять на руки, укутать потеплее или снять с него лишнюю одежду – что угодно, лишь бы он утешился. Если ребенок плачет безостановочно и крайне громко, они даже могут вызвать «скорую» (и зачастую совершенно оправданно).
Когда мы не в силах утешить ребенка, бессилие может перерасти в раздражение. Именно это происходит, когда плачет соседний ребенок: нормы поведения не позволяют нам вмешаться, что нас еще больше раздражает («Да что они там вообще?», «Что они там, не могут ничего сделать?», «Какой испорченный ребенок, наши никогда так не плачут!»). Многие соседи жалуются на матерей, дети которых «слишком много» плачут – за глаза, а то и специально звонят в дверь, чтобы сделать тем выговор. Я неоднократно слышал от матерей: «Педиатр сказал мне, пусть плачет, что он притворяется; но я так не могу – соседи жалуются». Даже при том же уровне громкости плачущий ребенок беспокоит нас куда больше отбойного молотка за окном или подростка, слушающего тяжелый рок.
